— А вот это плохо, что не боится. Я ведь не против, чтоб боялись — я и сам боюсь. Вот чтоб боялся, а дело сделал — вот это да, вот такие нам подходят!

Левченко твердо взглянул в глаза собеседнику.

— Этот — сделает.

— Ну-ну. Слепый казав — побачимо.

Генерал смачно затянулся, остановился, огляделся вокруг.

— Знаешь, Левченко, чует мое сердце — очень скоро что-то в нашем Отечестве произойдет непременно. Шалман этот продержится самое больше год-полтора, это ты мне на слово поверь. Потом все равно другие люди в Кремль въедут — уж не знаю, законным порядком, или на танках — но только лавочка нынешняя закроется. Но ждать, пока что-то изменится — мне лично западло, откровенно тебе говорю. Надо что-то делать! Вон, народец шумит у Думы, флагами машет. Нет у людей ни возможностей, ни сил что-то изменить — а смотри ж ты, бузят; стало быть, желание еще не пропало за Россию постоять. А у нас и возможности, и средства, и силы есть — так что ж, будем сидеть, как крысы?

— Никак нет. Сидеть не приучены. А и рыпаться стоило бы поосторожней, без лишней помпы.

Генерал чуть улыбнулся, махнул рукой.

— Ну, ты еще меня конспирации поучи. Знаешь, как я из Южного-то Йемена уходил? Когда тамошние верховоды меж собой резню учудили и страну свою прохлопали?

— Ворожейкин что-то рассказывал…

— Ворожейкин меня принял на борт сторожевика уже в Массауа, как говориться, на том берегу. Самого интересного он не видел. А бёг я, друг любезный Дмитрий Евгеньевич, в парандже и хиджабе, как самая что ни на есть правоверная мусульманка. И бёг я одиннадцать дён, ровнехонько. Адъютант мой, из местных, Хаджеф, изображал из себя брата, везущего сестренку в жены шейху на север; мое дело было — молчать в тряпочку и изо всех сил сестренкой этой всем встречным-поперечным казаться. Как ты думаешь, что бы было, если бы хоть один из них подозрение выказал?

— Думаю, сегодняшнюю нашу операцию планировал бы другой генерал.

— Вот-вот. А мои бы косточки белели бы сейчас в знойной Аравии. А раз не белеют — стало быть, в конспирации я чуток понимаю.

Ты мне вот что скажи. Одиссея — если мы изберем этот вариант — как будем использовать? 'Стрела-два' на водопроводные трубы что-то не больно похожа…

— Втемную — не будем. Но и всей правды не расскажем. Только в части, его касающейся. Но врать не станем. И о последствиях — которые, в случае провала, могут для него наступить — проинформируем.

— Это верно. Это правильно. Ежели человек идет на особо тяжкое — считай, на пожизненное — значит, должен знать, за что он муку эту, буде выпадет ему херовая карта, будет испытывать. Так ему и скажи — дескать, дружище, не неволим, но если решишь помочь братьям нашим единокровным — знай, что срок тебе за эти железяки добрые прокуроры отвесят по полной. И Родины ты своей ты уже никогда не увидишь.

— Зачем же так трагически? Вы же знаете, мы своих не бросаем…

— Знаю. Но только тогда проникнется он этим делом до самых печенок, до упора. И действовать будет так, как на войне — без допусков. Мы, конечно, его вытащим, но пущай он действует так, как если бы был один-одинешенек на всем белом свете, а против него — весь мир бы ополчился. — Генерал взглянул на часы, досадливо поморщился: — Ладно, заболтался я с тобой — дела стоят. Пойдем потихоньку в контору; а через недельку ты мне подробный расклад — что, как, зачем и почему — предоставь. И к началу ноября будь готов двигать на запад, повидаться с нашим бродягой. Это ведь ты его привлек?

— Я. В восемьдесят шестом. Когда он еще только службу начинал зеленым новобранцем…

— Стало быть, крестничек твой. Ну, тебе за него и отвечать, в случае чего. Добре, почапали.

И парочка 'коммерсантов' бодрым шагом направилась по Нарышкинской алее к перекрестку Верхней Масловки и Старо-Петровско-Разумовского проезда, где в глубине небольшого сада, обнесенного невысокой, но довольно внушительной оградой из стилизованных под девятнадцатый век литых чугунных переплетений, стоял двухэтажный особняк, родной уголок типичного купца средней руки года эдак одна тысяча девятьсот второго.

Для всякого рода любопытных на одной из тщательно оштукатуренных и побеленных кирпичных колонн, стилизованных под девятнадцатый век, обрамлявших такую же стильную, в тон ограде, чугунного литья калитку — висела табличка, извещавшая, что и двухэтажный особнячок, и дворик в обрамлении эстетской ограды — принадлежат ЗАО 'Спецметаллснабэкспорт'. И ниже — убедительнейшая просьба (уже не выгравированная на плите из нержавейки, как официальная шильда, а просто отогнанная на принтере и заламинированная) всякого рода коммивояжерам с предложениями чая, канцелярских товаров и прочей ерунды — занятых спецметаллснабэкспортеров ни в коем случае не тревожить. А пренебрегшие столь убедительной просьбой будут охраной вытолканы взашей — о чём также писалось в запретительном листочке (правда, в более парламентских выражениях).

Контора как контора, каких в Москве — пруд пруди; не шибко шикарная, но и не бедствующая — сразу видно, что в российских специальных металлах за границей нужда пока еще есть. Вот только обычный для нынешних времен секьюрити на входе чуть более, чем обычно, был подтянут и жилист, а второй, гуляющий во дворе — отчего-то вовсе не был склонен время от времени 'сгонять за пивком'. И левые полы пиджаков у этих охранников топорщились чуть более убедительно, чем у их многочисленных московских коллег. Да и натужливо-суетливого коловращения менеджеров с папками, секретарш с подносами и кофейными чашками, курьеров в залихватски повязанных банданах — опять же, в шести нижних окнах фирмы (верхние круглый год были закрыты металлическими роллетами) что-то не наблюдалось.

Несколько машин, припаркованных у тротуара напротив здания этого самого 'Спецметаллснабэскпорта', опять же, ничем особо не выделялись — парочка недешёвых иномарок ('вольво' и 'мерседес'), три-четыре 'девятки', пара добитых 'пятёрок', одинокая 'ока' — всё, как у всех. Ничего бросающегося в глаза и необычного — вот только приезжали ежедневно на этих машинах на службу сухощавые подтянутые мужчины с навечно вогнанной в позвоночник строевой выправкой и внимательными сторожкими глазами — которых за обычных сейл-менеджеров принял бы уж совсем ненаблюдательный человек.

Одним словом, человек, вздумавший бы недельку-другую понаблюдать за жизнью спецметаллснабэкспортеров — сделал бы вывод, что контора как-то уж слишком непохоже на обычную торговую лавочку тиха и вдумчиво-серьезна. Впрочем, напротив 'Спецметаллснабэкспорта' была глухая стена склада завода железобетонных изделий — посему подолгу наблюдать за деятельностью этой фирмы было некому.

Оказавшийся же внутри фирмы (исключительно чудесным образом; никаким иным способом с улицы в этот странный 'Спецметаллснабэкспорт' чужаку попасть было бы невозможно) человек застыл бы в полном непонимании. И было от чего!

Интерьер фирмы был так же далек от делового стиля, как потрепанный камуфляж пограничника с Пянджа от костюма преуспевающего банкира с Камергерского переулка. Внутри 'Спецметаллснабэкспорт' ничем не походил торговую контору. Стальные двери с кодовыми замками, отделанные дубовыми планками, чем-то неуловимо напоминающие крышки гробов для очень высокопоставленных покойников; на полу — зеленая ковровая дорожка, какие бывали в ходу в начале пятидесятых; гробовая тишина в коридоре — и странное мелкое подрагивание пола, какой-то едва уловимый глухой гул, чем-то напоминающий 'песню' майских жуков; изредка появляющиеся сотрудники — молчаливо сосредоточенные, деловито собранные; охранник (на этот раз — в форме, причем в офицерских чинах) — у входа на лестницу на второй этаж. В общем, на торговую фирму это совершенно не походило; если 'Спецметаллснабэкспорт' и напоминал какое-то учреждение — то мысль о его коммерческом характере пришла бы в голову случайному экскурсанту в самую последнюю очередь. А в первую — услужливое подсознание тут же родило бы образ, столь знакомый с юности: коридоры рейхсканцелярии и идущий по ним штандартенфюрер Штирлиц…