Но тут я замолкаю, потому что Манастабаль, моя проводница, не разделяет моего энтузиазма и даже не возражает. Наконец она говорит:

(Ты говоришь о жестах, об одежде, о наружности. Ты воспеваешь сомнительную красоту преступниц и гордилась бы, если бы они приняли тебя в свою компанию - пусть. Но не стоит забывать, ради их внешности, их раскованности и славы, о том, что сделало их необходимыми: жестокость окружающего мира, который толкает их на преступления. Они тщательно вооружаются, они вооружают своих возлюбленных, своих друзей. Им хотелось бы встретить в темном уголке парка продавца из соседнего табачного киоска, идущего домой с дневной выручкой, чтобы ограбить его. Ах, Виттиг, все это похоже на маленькую войну. Что можно здесь выиграть, когда каждый раз нужно заново завоевывать весь мир?)

Я отвечаю:

(Ежедневный кусок хлеба, Манастабаль, моя проводница).

И я спрашиваю себя, есть ли у Манастабаль, моей проводницы, какой-либо грандиозный план завоевания мира. Но поскольку она говорит мне о преисподней и о проводниках, которые посланы туда, чтобы спасать осужденных, я не могу удержаться, чтобы не выразить нетерпения оттого, что это делается так медленно, и не заметить, что поезд доберется до цели лет через сто.

Я смотрю вокруг - на краски, яркие, словно после дождя, и на сверкающий воздух. Я изнемогаю под бременем разнообразных цветочных ароматов. Волна счастья подкатывает к моей груди. Руки и ноги движутся легко и свободно. Когорта ангелов с золотистой и черной кожей перепрыгивает через ручьи, поросшие аронником, приземляясь на обе ноги одновременно. Манастабаль, моя проводница, лежит под кустом ромашек, не говоря ни слова. Когда легкий ветерок перестает шелестеть у меня в ушах, я как будто слышу вдалеке хор поющих райских голосов. Я и в самом деле их слышу, и порой они отделяются друг от друга, позволяя слушать каждый в отдельности. Это похоже на оперу -так я говорю Манастабаль, моей проводнице. Она отвечает:

(Ты не ошибаешься, Виттиг - это опера о шлюхах, которые, в конце концов, оказались коронованными, прославленными и возведенными в ангельский ранг - как в сказках со счастливым концом или в поэме, которую Данте назвал комедией, потому что там все закончилось хорошо.)

Если бы плохое настроение не было невозможным в этих местах, я бы решила, что Манастабаль, моя проводница, пребывает в нем. Однако она выглядит умиротворенной, ее мускулы расслаблены, лицо сияет. Я спрашиваю:

(Каков язык ангелов?)

И Манастабаль, моя проводница, говорит, что на тот же самый вопрос Жанна д’Арк отвечала своим судьям: «Гораздо красивее, чем ваш», и в другой раз, когда с ней об этом заговорили: «Их язык столь же прекрасен, как исходивший от них аромат». Я перебиваю ее:

(Ну да, аромат, который нельзя описать словами - все это знают! Но я уже давно подозреваю, Манастабаль, моя проводница, что ангелы Жанны д’Арк - того же сорта, что и наши, и что она сама была одним из них.)

Но, когда я спрашиваю, есть ли слова в опере про шлюх, она отвечает:

(В том, что ты слышишь, нет слов. Это музыка сфер и голоса ангелов. Напиши же сама эту оперу, Виттиг, - но я проверю в ней каждое слово!)

Бурлабабу движется по широкой равнине в центре Земли. Перед ним вздымаются клубы песка, гонимые ветром, и скрученные клубки колючей проволоки, вырванной из ограждений. Он движется со скоростью ветра, и, глядя на него, можно подумать, что это он толкает и гонит вперед своими пятью рогами, словно землеройная машина, горы песка. Не останавливаясь, он поедает всех без разбору зверей, внезапно сбитых с ног порывами ветра или запутавшихся в лавине колючей проволоки, сломанных веток и целых деревьев, с корнями вырванных из земли. Бурлабабу - лучший уборщик падали, он превосходит и стервятника, и ворона. Я уже довольно близко с ним знакома, потому что мне часто приходится бывать в этом месте и ждать здесь Манастабаль, мою проводницу. В первый раз, когда я его увидела, - несущегося со скоростью поезда и промчавшегося буквально на волосок от меня, - я успела заметить мгновенно промелькнувшие пять его рогов, сопящее рыло, грохочущие копыта. Мне казалось, что я вижу его во сне, пока он не прорычал:

(Эй, Виттиг, какого черта ты тут торчишь?)

Я разозлилась, схватила ружье, вскинула его на плечо и выстрелила - однако это заняло достаточно времени, чтобы он успел удрать. Я ничего не могу с ним поделать. Никак не могу привыкнуть к его насмешливому голосу, которым он приветствует меня всякий раз, когда проносится мимо:

(Что, Виттиг, все караулишь?)

Я знаю - Манастабаль, моя проводница, сказала мне - что бурлабабу защищает меня от песчаной бури: отводит ее в сторону, чтобы она меня не задела. Ну, это как посмотреть. Это всегда происходит в последний момент, и я успеваю ощутить, как песок хлещет мне в лицо и хрустит на зубах. И когда я жду Манастабаль, мою проводницу, я всегда держу ружье наготове. Я заранее узнаю о приближении бурлабабу, когда на горизонте появляются клубы песка. Я расхаживаю взад-вперед, останавливаюсь то здесь, то там, выбирая лучшую позицию для стрельбы. Но я устаю еще до того, как песчаная буря приближается - с того момента, как я ее заметила, ей требуется еще несколько часов, чтобы оказаться здесь. Однако, как только песчаная масса оказывается на расстоянии выстрела, я выпускаю в нее пули одну за другой, потом перезаряжаю ружье и стреляю снова - и так до тех пор, пока туча песка не останавливается, нависая надо мной всей своей громадой. Я вижу тормозной след позади нее и ямы в песке там, где она остановилась. И пока я разглядываю этот феномен, бурлабабу, в клубах песка, образующих цилиндрическую форму, подходит ко мне, наклоняет свои пять рогов, чтобы лучше меня видеть, и саркастически произносит:

(Ну что, Виттиг? Довольна? Остановила бурю?)

И на ломаном английском добавляет:

(Do you want a ride?[2])

И, не дожидаясь ответа, он забрасывает меня на спину, поддев своими пятью рогами, и движется следом за бурей, которая тем временем снова разыгралась.

С тех пор как мы с Манастабаль, моей проводницей, разгуливаем по городу, я никак не могу привыкнуть, что они всегда появляются в сопровождении одной или нескольких невольниц. Доходит до того, что, когда случается видеть кого-то из них без свиты, невольно думаешь:

(Then she must be a dyke.[3])

На улицах, в магазинах, на площадях, в публичных садах, в автомобилях, на тротуарах, в автобусах и даже в кафе - везде, где бы они ни появлялись, они приобретают невольниц. Во времена войны и мора невольниц постоянно прибавляется, словно ничего не происходит. Они заслуживали бы хорошей трепки или порки. Но Манастабаль, моя проводница, упрекает меня за эти слова, утверждая, что природа невольниц - того же самого порядка, что природа рабства. Она восклицает: