Тренировка была окончена. Не будь в ней ограничений, Чинуш мог вывернуть кисть Нико, а тот пронзил бы соперника острием.

Победитель старался скрыть дрожь в руках, но схватка слишком вымотала его. Тавар не удержался от едкого словца:

– Будь на его месте я, вы бы давно харкали кровью, мой господин. Вы дрались отвратительно. Взгляните на свое бедро и воздайте благодарность Такаламу за него. Я надеюсь, что преподал вам хороший урок.

– Ты думаешь, что теперь я буду целиком твой? – жестко спросил Нико.

На лице Тавара пролегла едва заметная тень.

– Я рад, что больше никто не будет забивать вашу голову дрянными мыслями и отвлекать от тренировок.

Нико ловким движением заткнул кинжалы за пояс. Посмотрел на учителя с серьезной суровостью.

– Ты научил меня драться, Тавар. А Такалам научил меня думать. Однажды я спросил его, почему он говорит с тобой на равных. Почему не боится. Он сказал, что у него есть особенное оружие против тебя. И что когда-нибудь оно сыграет с твоей чванливостью злую шутку.

Тавар рассмеялся:

– И что это за оружие, мой господин? Я должен бояться горстку пыли?

– Время, Тавар. Всего лишь время. Знаешь, в чем была сила Такалама? Он становился мудрее с годами. И хотя он всего лишь порченый старик, ему до самой смерти было, что мне дать. А что дашь мне ты, Тавар? Что ты дашь мне, когда постареешь? Подумай об этом.

Он развернулся и отправился в покои, чувствуя спиной прожигающий взгляд мастера ножей. Наверное, не стоило так говорить. Глупо настраивать против себя опасного человека. Но как приятно было видеть гримасу недовольства на лице Тавара! Будь он хоть трижды лучшим наемником Соаху и доверенным Седьмого. Пусть ни он, ни его шавки не забывают о том, кто станет следующим властием. Сейчас Нико просто мальчишка с кратким именем, но когда-то оно распустится в грозное Нишайравиннам Корхеннес Седьмой.

Сладкий запах в коридоре выветрился. Нико распинал храпящих стражников и позвал служанок, наказав им принести умывальную чашу с прохладной водой и легкую закуску. Впервые за много дней проснулся голод. Нико словно освободился от тяжкого груза. Стены комнаты больше не прельщали ложным спокойствием. Хотелось вырваться из плена дворца и отправиться куда-нибудь далеко. Туда, где ветер выдует из головы темный туман. Где не будет Чинуша и Тавара, каждодневных примерок свадебного наряда, глупой невесты и материнских слез. Где бьющий набатом властный голос отца не догонит и не ударит в спину приказом. Где тысячи историй и знания, разбросанные на каждом шагу, начнут вливаться в глаза и уши, превращая разум в сокровищницу.

Пришлось повозиться, обрабатывая порез. На такой случай в комнате всегда имелась мазь и чистые бинты. Рана обильно кровоточила, но оказалась неглубокой, зашивать не пришлось. Нико давно не обращался к лекарю и заботился о себе сам.

Умывшись и сжевав пластинку обезболивающей пастилы, он вдохнул полной грудью и вдруг вспомнил слова, которые Такалам повторял каждый раз, когда его донимали люди Тавара: «Скоро крысы окончательно выберутся из помойной ямы, залезут тебе на плечи и станут пищать гадости обо мне в оба уха. Они и сейчас делают это каждый день, поэтому позволь мне попросить тебя кое о чем. Играй со мной в го, когда я умру. Доставай доску в моей комнате и играй так, будто играешь со мной. Мне будет приятно, если ты почтишь мою память. Покажи этим летунам, что помнишь старика. Они ничего не смыслят в логических играх, так что я смогу поквитаться с ними даже с того света».

Произнеся это, Такалам странно поглядывал в сторону дверей, за которыми, как обычно, кто-то подслушивал. В его голосе звучала тревога, но раньше Нико не придавал значения бредням учителя. Он не любил думать о смерти Такалама и отмахивался от его просьб, стараясь забыть их как можно скорее, но выходка Тавара задела юношу за живое, и ему захотелось наведаться в домик прималя.

Ночь уже растаяла среди трепета листьев. Нико сбежал по ступеням террасы, и рассвет коснулся румянцем его бледных щек. Вдалеке, за арками, увитыми лианами камписа, виднелся лимонный сад. Юноша легко нашел бы его и с закрытыми глазами – по аромату листьев. Чуть восточнее, на берегу крошечного, заросшего кувшинками озера, стоял дом Такалама с зеленой крышей. Сердце сжалось от тоски. Здесь все было по-прежнему, будто старик вышел на прогулку, а не умер. Под ногами знакомо скрипели половицы. Ладонь скользила по гладкому дереву перил. Под навесом качались фонарики, выдутые из цветного стекла, – подарок далекого Намула. Свечи внутри оплавились, прогорели. Надо бы снять поддоны, очистить от воска и насадить на тонкие стержни новые желтые столбики с фитилями. Но кому это теперь нужно?

Нико по привычке отер подошвы сандалий о коврик у порога и вошел. В комнате было темно и душно. Пахло старым деревом и гарью. Неужели Такалам разжигал камин в такую жару? Если подумать, в его топке каждое утро лежал ворох золы, хотя служанка приходила убираться ежедневно.

Доска для го отыскалась под кроватью. Старинный, тяжелый гобан выглядел как столик на коротких ножках и был целиком вырезан из бука. Нико провел по нему ладонью, чувствуя под пальцами царапины, избороздившие лаковое покрытие. Грубые, заметные царапины. Для Такалама, боготворившего го, такое отношение к доске выглядело странно. Где он так ее повредил? Обычно они с Нико играли на другом гобане, а на этом Такалам упражнялся дома, в одиночестве. Юноша проследил узор царапин кончиками пальцев и, задыхаясь от волнения, поднял доску к свету. Лаковый глянец на крышке гобана перечеркивали секретные знаки Такалама. Нико тут же опустил его и торопливо открутил одну из ножек. Внутри обнаружился плотный свиток из тонко выделанной кожи, а в нем письмо учителя, состоявшее целиком из тайнописи: