слоем красной слизи. Он увидел, как из группы медиков вокруг пострадавших вышла женщина, видимо медсестра, и принялась в лихорадочной спешке обходить одного за другим зевак, что-то спрашивая у них на языке этой страны. И, видимо, в ответ на ее слова вперед вышел мужчина с голубым козырьком на голове. Потом пожилая женщина. Медсестра кивнула, помахала женщине рукой – мол, нет, не надо. Пока белая женщина говорила, у моего хозяина заурчало в животе. Он развернулся и отошел, чтобы найти где-нибудь хотя бы воды.

– Мистер, мистер, – окликнула его медсестра.

Она хотела было продолжить, но кто-то заговорил с ней на чужом ему языке. Она повернулась, сказала что-то мужчине. Потом снова обратилась к моему хозяину с выражением невыносимой боли на лице:

– Извините, не могли бы вы, пожалуйста, сдать кровь? Нам нужна кровь для пострадавших. Пожалуйста!

– А? – сказал он и хлопнул себя по ноге, чтобы та перестала дрожать. Его немного трясло.

– Кровь. Не могли бы вы сдать кровь? Нам нужна кровь для пострадавших.

Он развернулся, словно ища ответ у кого-то, стоящего за ним, потом снова посмотрел на женщину.

– Да, – сказал он.

– О'кей, спасибо, мистер. Идемте со мной.

Агуджиегбе, старые отцы говорили, что в борцовских схватках человек редко терпит поражение из-за того, что он слабее противника. Люди слабые или малые телами не участвуют в эгву-нгба[77]. Так как же они побеждают – великий борец Нкпа, Эмекоха Мленвечи, холеная змея, Носике, кот, Окадигбо, дерево ироко? Они побеждают либо приемом, либо стойкостью. В последнем случае противник столько времени возится с великим борцом, что его мышцы слабеют, его конечности устают. Он начинает уступать, его хватка ослабевает, и в мгновение ока его подбрасывают, как пустой барабан, и, побежденного, кидают на землю.

Это применимо и к любой ситуации вне борьбы. Если человек слишком долго состязается с упорным противником, то он может подчиниться и сказать той беде, что пришла к нему: «Вот, ты просила мой плащ? На тебе еще и мою репу». Если такого человека попросить пройти милю, он может ответить: «Ты сказал, что хочешь пройти со мной милю? О'кей, давай пройдем две». А если такого человека, избежавшего смерти, попросят сдать кровь, то он не откажет в просьбе. Он пойдет за медсестрой, которая обратилась к нему – к иностранцу, мужчине с черной и нездешней кожей, – пойдет в больницу и сделает то, о чем его просили. А после того как этот человек сдаст свою кровь для жертвы происшествия, он скажет медсестре – которая брала у него кровь и, чтобы остановить кровотечение, прижимала к месту прокола ватку, – что хочет дать кровь и второй жертве.

– Нет, мистер, одного раза достаточно. Поверьте мне.

Но человек будет настаивать:

– Нет, возьмите еще для пострадавших. Возьмите еще, пожалуйста, ма.

Он будет настаивать, хотя его чи будет говорить ему в голову, что он должен замолчать, потому что кровь есть сама жизнь, кровь – это то, что дает телу силы возражать против нанесенных ему повреждений. Он будет настаивать, хотя его чи будет говорить ему, что самоубийство – гнусный грех против Алы, что в этот момент еще ничто не сломано настолько, что его нельзя починить, что нет ничего на свете такого, при виде чего глаза начнут плакать кровавыми слезами. Но этот человек, сломленный, побежденный, одержимый безмолвной тиранией отчаяния, не будет слушать его. Женщина, явно удивленная, замрет на месте.

– Вы уверены? – скажет женщина, и он ответит:

– Так оно, ма. Очень уверен. Я хочу дать им кровь. У меня много крови. Достаточно.

Продолжая смотреть на него, как смотрят на сумасшедшего, вещающего с трибуны, женщина возьмет еще один шприц, промоет его три раза, протрет левую руку этого человека влажным ватным тампоном и снова возьмет у него кровь.

Потом мой хозяин поднялся, ослабевший и усталый, голодный и мучимый жаждой и с вопросом в голове: что ему делать теперь? Прошедшие три дня поставили с ног на голову все его представления о жизни, и теперь он исполнился решимости не планировать ничего наперед. Нет, как глупо думать, что человек, который покидает свой дом и говорит друзьям или даже себе: «Я еду учиться», и в самом деле доберется до места назначения. Такой глупец может вместо университета оказаться в больнице, где он будет раздавать кровь незнакомым людям. Как глупо думать, что если ты сел в такси и назвал водителю нужный адрес, то доберешься до нужного места. Такой глупец может всего несколько мгновений спустя оказаться на дороге, по которой он пешком будет добираться до неизвестного места, очень далекого от университета, и окажется в окружении нахальной толпы уличных мальчишек.

Так что никаких планов. Он мог разве что поблагодарить женщину, которая брала у него кровь, и отправиться дальше. Он должен выйти на свет дня, на солнце, и идти – может быть, во временное жилище. И он это сделал, Эгбуну. Потому что, сказав «спасибо, ма», он вышел, сгибая обе руки в локтях, чтобы удержать тампоны в местах проколов.

Он прошел вдоль длинного ряда людей, мимо кабинетов на стоянку для машин, когда услышал:

– Мистер Соломон.

Он повернулся.

– Вы забыли вашу сумку.

– Ой, – сказал он.

Женщина подошла к нему:

– Мистер Соломон, я волнуюсь. У вас все в порядке? Вы добрый человек.

Прежде чем он успел подумать, его рот произнес:

– Нет, не в порядке, ма.

– Я вижу. Вы можете рассказать? Я медсестра, я могу вам помочь.

Он посмотрел мимо нее на солнце, взиравшее на него с небес.

– Оставьте вы солнце, – сказала она ему, затаскивая его под навес у фасада больницы. – Расскажите, я могу вам помочь.

15. Все деревья в стране спилены

Баабадууду, я пространно рассказал о самом долгом дне в жизни моего хозяина – дне дождя, града, погибели. Но я должен сказать тебе также, что он закончился каплей надежды. Потому я должен спешно добавить, что он вернулся во временное жилище, которое делил с человеком, своим спутником по предыдущему дню. Он поднимался по лестнице, держа бутылку, которую ему купила медсестра, и ему вдруг снова пришло в голову позвонить Ндали. Эта мысль словно хлестнула его плетью, и он с искренним удивлением недоумевал, почему так долго откладывал звонок. Он начал набирать номер, но вспомнил, что не ввел плюс вначале. Поэтому он стер набранное и начал снова. Когда послышались гудки, он с такой поспешностью выключил телефон, что тот издал какой-то протестующий звук. Мой хозяин сказал себе,