что должен говорить с ней с исключительным радушием и огромной осторожностью. Он должен рассказать все с самого начала, с того, как он тоскует о ней, как ее любит. Это обезоружит ее.

И вот, стоя одной ногой на ступеньке, одной рукой держась за перила, он снова набрал ее номер.

– Мамочка! Моя мамочка! – закричал он в телефон. – Нваньиома[78].

– Господи боже! Нонсо, обим, я чуть с ума не сошла от беспокойства.

– Это все связь. Плохая связь. Это…

– Но, Нонсо, чтобы ни одного звонка? Или хотя бы обычной эсэмэски? Как это? Я волновалась. Да мне даже кто-то звонил, я кричала в трубку – алло, алло, но звонивший меня не слышал, и мой дух сказал мне, что это ты. Ты звонил мне сегодня, Нонсо?

Эгбуну, на мгновение он оказался в ловушке между правдой и ложью, потому что он боялся, как бы она не начала подозревать что-то. Пока длилась пауза, снова раздался ее голос:

– Нонсо, ты меня слышишь? Алло?

– Да-да, мамочка, я тебя слышу, – сказал он.

– Ты мне звонил?

– Ой, нет-нет. Я хотел тебе позвонить, когда все будет в порядке, не беспокойся.

– Мммм, понимаю…

Она все еще говорила, когда в трубке послышалась турецкая речь, а затем голос Белого Человека сообщил, что кредит исчерпан и разговор прерывается.

– Ооо! Что это еще за чушь? Что? Я только что купил этот кредит.

Он произнес эти слова, и его удивило, что прежде он беспокоился о таких мелочах, как телефонный кредит. Впервые за несколько дней он не смотрел на свое потрепанное отражение в воображаемое зеркало и не охал при виде порезов, опухших глаз, дряблых губ и масок его великого поражения.

Он нажал кнопку звонка в квартире, услышал шаги.

– Соломон, ты!

– Братишка, братишка, – сказал мой хозяин и обнял Тобе.

– Что такое, где ты пропадал…

– Старик, спасибо тебе за вчера, – сказал он и сел на диван в гостиной.

– Что случилось?

– Много чего, братишка. Много чего.

Все еще пребывая в радостном настроении, он рассказал Тобе обо всем, что сделал в этот день, о несчастном случае, о медсестре, вплоть до того самого момента, о котором я только что свидетельствовал тебе и хозяевам Элуигве.

Эгбуну, было бы бесполезно, даже глупо планировать что бы то ни было, после того как у него взяли кровь. Если бы он, например, планировал вернуться в кампус, реальность опять показала бы свое морщинистое лицо на экране его сознания, посмеялась бы над ним своим беззубым ртом, как она безжалостно делала это последние четыре дня. И поэтому он принял мудрое решение: позволил себе плыть, позволил времени нести его, куда оно пожелает. Целый час после взятия крови он оставался с сестрой, он рассказывал ей свою историю, сидя на пассажирском сиденье маленькой серой машины, ехавшей назад в Гирне. Да, Гирне, где несколько часов назад те люди, которые знали Джамике, сказали ему, что он никогда не найдет Джамике. Но как он мог предполагать, что в тот же день вернется туда, где его надежде нанесли смертельный удар?

– На дорогу уйдет минут сорок, так что ты откинь спинку кресла и поспи, если хочешь.

– Спасибо, ма, – сказал он.

Он испытывал такое облегчение, что ему плакать хотелось. Он откинул голову на подголовник и закрыл глаза, крепче прижимая к себе сумку. Кусочки овощей из кебаба, который она купила ему, застряли между его зубов и все еще оставались там. Он выталкивал их кончиком языка и бесшумно выплевывал.

– Я думаю, что, пожалуй, и я расскажу тебе о своих бедах, Соломон, – сказала медсестра.

– О'кей, ма.

– Я тебе уже говорила, называй меня Фиона.

– О'кей.

Рассказывая, она то и дело прерывала свою речь и начинала смеяться.

– Когда я приехала сюда из Германии и вышла замуж, я оставила позади все, кроме моего немецкого гражданства. Правительство сказало, что я могу сохранить оба, потому что Кипр – не настоящая страна. Один год, два все было хорошо. Так или иначе. А потом все, все начало взрываться. Теперь мы живем как два чужих человека. Совершенно чужих. – Он услышал ее смех, в ее голосе словно появилась трещинка. – Я не вижу его, он не видит меня. Но мы – муж и жена. Чудно́, правда?

Он не знал, что сказать, а еще не знал, что означает слово «чудно́». И хотя я, его чи, знал, сообщить ему об этом было задачей непосильной, потому я не стал. Он думал только об одном, о том, что у людей здесь – людей вроде него и его сородичей в Нигерии – тоже возникают проблемы.

– Можешь себе представить, я его не видела три дня. И вот вчера посреди ночи я услышала его голос – явился не запылился. Потом его шаги, он прошел в ванную, потом лег. И все. Genau[79].

– Почему он так себя ведет? – спросил мой хозяин.

– Не знаю. Понятия не имею. Это сложно.

Они приехали туда, где, как она сказала, она поможет ему получить работу, хорошо оплачиваемую работу «без оформления». Он сможет зарабатывать тысячу пятьсот долларов каждый месяц, достаточно, чтобы возместить все, что он потерял, и даже оплатить учебу. Наниматель – она назвала имя – ее близкий друг. Это было казино при отеле, который тоже принадлежал ее другу.

Они спросили в казино, но этого человека там не оказалось.

– Он уехал в Гюзельюрт, – сообщила секретарша, женщина в белой блузке и черной юбке.

– Не могу до него дозвониться.

– Да, – сказала другая женщина, а потом перешла на язык этой страны и что-то долго говорила.

– Tamam[80], – ответила ей Фиона. – Понимаю. Тогда я привезу его в другой раз.

Она сказала ему, что они скоро приедут сюда еще раз, чтобы встретиться с Измаилом. Потом они поехали в обратном направлении, в Лефкошу, и почти не разговаривали в машине. Она включила радио, и заиграла музыка, какой он не слышал никогда прежде. Она напомнила ему индийские фильмы – прерывистые бас-барабаны, которые замолкали, а потом яростно начинали звучать снова, как в фильме «Джамина».

Они проехали мимо того места, где сегодня случилась катастрофа, а теперь, всего три часа спустя, от происшествия почти не осталось и следа, кроме битого кирпича на асфальте развязки и осколков стекла на пустыре, куда упала машина. Фиона покачала головой, когда они проезжали мимо, стала говорить о том, как бесшабашно ездят люди на Кипре, где такие происшествия не редкость. К тому времени, когда она подъехала к университету, мой хозяин задремал.

– Я тебе