Взяв метлу наперевес, точно это было копье, Уленшпигель выехал на середину поляны.

— По мне, — заговорил он, — хуже чумы, проказы и смерти те зловредные негодяи, которые, попав в дружную солдатскую семью, ходят со злющей рожей и брызжут ядовитой слюной. Где они — там замирает смех и смолкают песни. Вечно они к кому-то пристают, с кем-то дерутся, и из-за них наряду с правым боем за родину идут поединки на погибель войску и на радость врагу. Вот этот самый Ризенкрафт убил ни за что двадцать одного соратника, а в бою или же в стычке с неприятелем чудес храбрости не показал и ни одной награды не получил. Вот почему я с особым удовольствием поглажу этого шелудивого пса против его облезлой шерсти.

Ризенкрафт же ответил так:

— Этот забулдыга черт знает чего наплел о беззаконности поединков. Вот почему я с особым удовольствием раскрою ему череп, чтобы все убедились, что у него голова набита соломой.

Секунданты предложили обоим спешиться. Когда Уленшпигель спрыгнул, с головы у него упал лист салата, и его мгновенно ухватил осел, но в эту минуту один из секундантов дал ему пинка, так что осел вынужден был прекратить мирное свое занятие и удалиться с поля боя. Ризенкрафтова коня тоже прогнали. И оба верховых животных рассудили за благо пойти вдвоем попастись.

Наконец секунданты свистком подали знак к началу боя.

И вспыхнула яростная битва: Ризенкрафт наносил удары шпагой, Уленшпигель отражал их метлою; Ризенкрафт чертыхался, Уленшпигель увертывался, бегал от него по косой, по кругу, зигзагами, показывал ему язык, корчил рожи, а тот, тяжело дыша, в исступлении разрезал воздух шпагой. Он уже совсем было нагнал Уленшпигеля, но Уленшпигель неожиданно обернулся и со всего размаху ткнул его метлой в нос. Ризенкрафт упал и, точно околевающая лягушка, растопырил руки и ноги.

Уленшпигель подскочил к нему и начал без милосердия водить по его лицу метлой — и по шерстке и против шерстки, водил да приговаривал:

— Проси пощады, не то я тебя досыта накормлю метелкой.

Уж он его тер, уж он его тер, к великому восторгу присутствовавших, и все приговаривал:

— Проси пощады, не то я тебя накормлю метелкой!

Ризенкрафт, однако, ничего уже не мог сказать, ибо он умер от злости.

— Упокой, Господи, твою душу, бедный злюка! — молвил Уленшпигель и, отягченный печалью, удалился с поля боя.

14

Был конец октября. Принц нуждался в деньгах, войско его голодало. Солдаты роптали. Он двигался по направлению к Франции и все хотел дать герцогу бой, но тот уклонялся.

По дороге из Кенуа-ле-Конт в Камбрези он наткнулся на неприятеля. Ему пришлось вступить в бой с десятью немецкими ротами, восемью отрядами испанской пехоты и тремя эскадронами легкой кавалерии под командой сына герцога, дона Рафаэля Энрике. Дон Рафаэль Энрике был там, где завязалась особенно жаркая схватка.

— Бей! Бей! Пощады не давай! Да здравствует папа римский! — крикнул он по-испански и ударил со своими людьми на ту роту аркебузиров, где Уленшпигель был взводным.

— Сейчас я отсеку этому палачу язык! — сказал своему сержанту Уленшпигель.

— Отсеки, — сказал сержант.

И Уленшпигель метко пущенной пулей раздробил челюсть и вырвал язык сыну герцога, дону Рафаэлю Энрике.

Вслед за тем он сбил с коня сына маркиза Дельмареса.

Враг был разбит.

После победы Уленшпигель поискал в лагере Ламме, но не нашел.

— Ай, ай, ай! — сказал он. — Нет моего друга Ламме, нет моего толстого друга! В боевом пылу он, верно, позабыл о тяжести своего пуза и устремился в погоню за испанскими беглецами. Летел, летел, запыхался — и свалился, как мешок, на дороге. А они его подобрали и возьмут с него выкуп — его же собственным христианским салом. Где ты, мой друг Ламме, где ты, мой жирный друг?

Уленшпигель искал его всюду и, не найдя, закручинился.

15

В ноябре, месяце метелей и вьюг, Молчаливый позвал к себе Уленшпигеля. Когда Уленшпигель к нему вошел, он в нетерпении покусывал шнур от своей кольчуги.

— Слушай и запоминай, — сказал принц.

На это ему Уленшпигель заметил:

— Мои уши — что двери темницы: войти легко, а выйти не так-то просто.

Молчаливый сказал:

— Обойди Намюр, Фландрию, Геннегау, Южный Брабант, Антверпен, Северный Брабант, Гельдерн, Оверэйссель, Северную Голландию и всюду говори о том, что если не судьба нам защитить наше святое христианское дело на суше, то борьба с беззаконными насильниками будет продолжаться на море[15]. Сам Господь благословил нас на этот подвиг, и он не оставит нас своею милостью и в счастье и в несчастье. В Амстердаме побывай у преданного мне человека Пауля Бойса и доложи ему обо всем, что тебе удалось предпринять и совершить. Вот тебе три пропуска, подписанные самим Альбой, — их нашли на трупах убитых под Кенуа-ле-Конт. Мой секретарь вписал имена. Хорошо, если бы тебе попался такой попутчик, которому ты мог бы довериться. Кто на трель жаворонка ответит боевым кличем петуха, тот — наш. Вот тебе пятьдесят флоринов. Будь отважен и стоек.

— Пепел бьется о мое сердце, — отвечал Уленшпигель и пустился в путь.

16

Пропуск, скрепленный именами короля и герцога, давал ему право носить любое оружие. Он взял с собой добрую свою аркебузу, патронов и сухого пороха. Надел на себя рваный плащ, драный камзол, испанского покроя штаны, шляпенку с пером, прицепил шпагу и, простившись со своим войском у французской границы, зашагал по направлению к Маастрихту.

Предвестники холода корольки летали вокруг жилищ и просили пустить их погреться. Третьи сутки шел снег.

Уленшпигелю то и дело приходилось предъявлять пропуск. Его пропускали. Он шел в Льеж.

В поле вьюга лепила снегом в лицо. Кругом ничего не было видно — только белое-белое поле да снежные вихри. За Уленшпигелем пошли было три волка, но одного из них он уложил на месте, тогда двое других бросились на сраженного пулей товарища и, разорвав его на части, убежали с кусками мяса в лес.

Избавившись от этих трех волков, Уленшпигель посмотрел вокруг, не бежит ли еще где-нибудь стая, и различил на горизонте как бы серые изваяния, двигавшиеся сквозь метель, а за ними черные фигуры всадников. Он влез на дерево. Ветер издалека донес до него стоны. «Может, это паломники в белых балахонах, — сказал он себе, — они сливаются со снегом». Но тут он разглядел, что это бегут голые люди, а гонят несчастное стадо бичами два