Но это самообман.

Пока Фарран поднимается в кабину, по вертолету проходит дрожь. По сосредоточенным лицам моего отца и Намары легко определить, что они направляют телекинез на лопасти, которые сейчас медленно движутся.

– Это бесполезно! Сдавайся, Макэнгус! – восклицает Картер и вскидывает руки. – У вас нет шансов против нас. Если не позволите Фиону взлететь, я прикажу подчиненным открыть огонь.

– Свинья, сидящая в вертолете, убила Энрике! – кричит один из татуированных парней, он поднимает пистолет и целится в него.

– Я не позволю убийце моего брата свалить!

– В бой! – мрачно шепчет Эйдан.

– Ты спятил? – Я чувствую, как он напрягается, и хватаю его за руку. – Их слишком много. Мы не одолеем их, единственное разумное решение – сдаться! – Гнев вспыхивает на его лице, когда он хочет отбросить мою руку. – Эйдан, выслушай! Твоя мама только что разговаривала по телефону с Филлис. У Монтгомери есть план. Должно быть, это что-то масштабное, иначе Фарран не стал бы так спешить…

– Кейтлин никогда бы не согласилась сотрудничать с соколами, – он резко прерывает меня, – что же Фарран на самом деле сотворил с твоей головой? Или ты говоришь это только для того, чтобы мы позволили твоему хозяину и наставнику безнаказанно скрыться?

Его слова пробивают последние тонкие заплаты, которые я внутренне соорудила на раскаленной боли в голове.

Если он не верит даже в разговор Кейтлин с Филлис, то как мне объяснить ему, что Фарран – сводный брат отца, и ему следует узнать правду, прежде чем убить Фиона? Краем глаза я наблюдаю, как Уолш и несколько охранников бегут от телекинетических атак папы и Намары и направляются в нашу сторону, в то время как Картер отчаянно пытается противопоставить нападающим собственный телекинез. Лопасти вертолета неровно дергаются, издавая пронзительный скрежет, который, как огонь зажженного факела, пожирает мою голову. Я уверена, что все внимание отца и Намары сосредоточено только на происходящем в небе.

Уолш, очевидно, самый догадливый из этой компании. Я уже представляю, чего он добивается.

Пожалуй, облегчу ему задачу покончить с безумием, творящимся вокруг.

Поспешно обнимаю Эйдана, отвлекаю его от происходящего за спиной, мешая тем самым заметить приближающегося Уолша.

– Поверь мне! – шепчу я ему на ухо, затем толкаю Эйдана из последних сил от себя, одновременно вскидывая руки вверх.

– Я сдаюсь! – в то время, как Эйдан теряет равновесие и падает на землю, я кричу Уолшу и его людям.

Они останавливаются на бегу и наводят на меня винтовки. Предупредительный выстрел врезается в землю перед нашими ногами, разбрызгивая грязь и траву, когда Эйдан пытается вскочить и броситься мне на помощь.

– Перестать Макэнгус! – вопит Уолш отцу. – Ты, конечно, не хочешь, чтобы я причинил вред Эмме!

Разъяренный нечеловеческий крик утопает в грохоте вертолетного двигателя. Ветер бьет меня по лицу, как ледяной кулак. Я колеблюсь. Звуки искажаются, голоса превращаются в металлический скрип, и мне уже трудно держаться на ногах. Упершись коленями в траву, я поворачиваю голову.

За зданием школы солнце рисует фиолетово-красные полосы над горизонтом, отгоняя мрачные силуэты ночи. Полозья вертолета блестят, отражая мерцающие лучи. Моя щека ударяется о влажную траву, и черная вуаль скользит над глазами, как диафрагма объектива, пока в небе не остается только крошечная яркая точка, перед которой мелькает темный вертолет.

Я падаю.

Ледяной воздух острый, словно страницы с острыми краями между моими раздвинутыми пальцами, которые мне сложно разглядеть, а сердце трепещет, как крылышки колибри.

Заснеженные горы, а в их середине долина – вот, что видят глаза. Это происходит настолько быстро. Ветер уносит мое дыхание, и давление на уши становится невыносимым.

Я уже на одной высоте с верхушками белых заснеженных елей, на которых висят, как вытянутые кристаллы, шишки, деревья окаймляют огромное ледяное озеро подо мной.

Слезы – лишь замерзшие жемчужины, они быстро ускользают, и вскоре они – мы – разобьемся о твердый лед. Теперь я смотрю на следы пешеходов, которые проходили здесь зимой, и на длинные полосы, которые оставили коньки. Картина напоминает шрамы, оставшиеся от зимнего веселья.

Полетим со мной! – шепчет его голос.

Горы вокруг ловят слова и многократно отражают их, как зеркало в зеркале, пока гнев не наполняет меня, и я больше не могу сопротивляться. Я разрываю на себе оковы из грусти, гнева, ненависти и отчаяния, сотканные из толстых нитей, разрываю швы желания мести, которые скрепляют ткань, пока она не порвется и не будет уничтожена.

Теперь я сопротивляюсь ледяному ветру, голая и беззащитная.

Моя кожа покрывается трещинами. Перья прорастают из нее, молочно-белой, а ноги превращаются в лапы. Темные когти оставляют борозды на льду, разбрызгивая рядом со мной хрустальные искры льда, но затем я расправляю крылья и поворачиваю свое стройное тело, пока пернатая грудь не падает в озеро.

Одно сине-черное перо опускается вниз и целует мои следы на снегу.

* * *

Когда я прихожу в себя, вижу ледяную синеву.

Глаза моего отца. Одна половина его лица такая же белая, как снег, который только что я видела в воображении, другая – красная от засохших брызг крови. На его лице не видно ран, похоже, это не его кровь. Тем не менее мурашки бегут по рукам только от одного зрелища. Папино лицо окаменело. Но я читаю в нем беспокойство. И гнев.

Именно я помешала ему сразиться с Фарраном.

Мне долгое время не удается прийти в себя, потому что над его черными волосами по-прежнему мерцает фиолетово-красный утренний свет. Но скрежета, издаваемого вертолетом, больше не слышно, его сменили сирены «скорой помощи» у здания, они заново пробуждают раскаленную головную боль.

– Папа, – шепчу я.

– Вам больно, мисс? – слева от меня звучит решительный женский голос, а затем я вижу узкое лицо молодого врача в неоново-желтой куртке со светлыми полосками и черной надписью «фельдшер» рядом с отцом. Она достает фонарик и светит мне в глаза.

– Голова, – я издаю стон и моргаю.

Женщина кивает и ощупывает мой череп на наличие травм, поднимает голову с земли и осторожно прижимает мой подбородок к груди. Я вскрикиваю, когда накатывают новые волны боли.

– Что вы делаете? – кричит на нее отец, но медик не реагирует на его гневный тон.

– У вашей дочери, скорее всего, серьезное сотрясение головного мозга. Мы заберем ее в больницу, – она поворачивает голову и указывает на папино плечо, – и вас тоже, если, конечно, вы не предпочитаете истекать кровью здесь. Позволите мне, наконец, взглянуть на рану?

Истекать кровью? По ее резкому тону я понимаю, что она уже пыталась его уговорить. Мой отец как раз собирается снять куртку и рубашку, когда рядом с нами появляются еще два врача и по указанию женщины осторожно укладывают меня на носилки. Когда меня поднимают, головокружение и тошнота возвращаются снова, тем не менее я протягиваю руку к отцу.