Я не знал, зачем он мне это рассказывает. Он казался умным. Не такой холодный и пугающий, как мой отец. Не то чтобы мой отец был таким со мной, но я знал, что он пугал некоторых людей, и я понимал почему.

Страх приравнивался к ограничению. Сдерживание людей, контроль над ними привлекали меня. В них была дикая, необузданная сила. Бесконечные возможности.

– Как тебя зовут? – Мужчина теперь стоял рядом со мной со сцепленными за спиной руками, мы оба смотрели на статую.

– Вон, – сказал я.

Вон означает малыш, или младший по-валлийски. Мама призналась в том, что, когда впервые обняла меня после моего рождения, я был точной маленькой копией своего отца. Так поразительно похож, что ее сердце чуть не треснуло и не разорвалось от любви.

Мама всегда предупреждала меня о том, что нельзя разговаривать с незнакомыми людьми, а тем более сообщать им что-то личное, но я не испугался. Мужчина выглядел безобидно: высокий, худой, как щепка, и тихий. На нем был эксцентричный костюм – зеленый с желтым, мне это очень запомнилось.

– Я Гарри. Ты знаешь, что такое мумия, Вон?

– Конечно. – Я усмехнулся, проведя пальцем по носу статуи. – Тутанхамона мумифицировали, верно? Потому что он был египтянином.

– Какой умный ребенок.

Я не мог оспорить очевидное, поэтому пожал плечами.

– Но Тутанхамона мумифицировали очень необычным способом. Он был единственной из когда-либо найденных мумий, у которой не было сердца. Египтяне никогда не вынимали сердце, когда хоронили своих королевских особ. Но они сделали это с ним.

Оглядываясь назад, теперь я понимаю, насколько неуместным был этот разговор – речь идет о смерти, удалении внутренних органов и мумифицировании тел. Тем не менее я был очарован. Он рассказал мне больше о настоящем Тутанхамоне, и я жадно проглотил информацию, изо всех сил стараясь сохранить скучающее и бесстрастное выражение лица.

Только когда он сделал вдох, я понял, что он стоял слишком близко ко мне, что с каждым интересным фактом, о котором он мне с воодушевлением рассказывал о молодом принце, он делал шаг, приближаясь ко мне. Его бедро теперь было прижато к моей руке. Я отступил на шаг и взглянул на него прищурившись.

– Соблюдайте личное пространство, пожалуйста, – язвительно заметил я.

Его лицо вытянулось от удивления. Люди не привыкли к сарказму со стороны детей моего возраста.

– Прости, – пробормотал он и отошел.

– Я хочу, чтобы меня мумифицировали без сердца. – Я указал на скульптуру, меняя тему.

– В девятнадцать лет? – Он посмотрел на меня сверху вниз с ухмылкой.

Казалось, я его развлекаю, а это было непривычно. Люди обычно говорили, что я болтливый и неуправляемый.

Я пожал плечами. Конечно. До девятнадцати, кажется, пройдут целые столетия.

– А как насчет твоих родителей? Им будет грустно, если ты умрешь таким молодым.

– Им наплевать, – солгал я. Не знаю, почему я так сказал. Наверное, просто хотел выглядеть взрослым и независимым.

– Уверен?

– Ага. Кстати, кто ты такой? – Я прищурился, глядя на него.

– Я владелец этой галереи. А ты, мой маленький друг, в большой беде. – Его тон стал ледяным, когда он схватил статую Тутанхамона и бросил ее на пол. Статуя разлетелась на три части.

Я уставился на него широко раскрытыми глазами, разинув рот.

Что. За. Хрень.

– Эта статуя продается с аукциона наверху за шесть миллионов долларов, – сказал мужчина тем же монотонным тенором, которым можно было бы обсуждать погоду. – Самое знаменитое творение моего кузена. И ты только что уничтожил его.

– Я этого не делал! – ахнул я.

Впервые в жизни я почувствовал что-то чужеродное, сильное и острое. Ненависть. Она была такой густой, и я чувствовал, как она скапливается у меня на языке. Мерзавец собирался повесить это на меня, и люди поверили бы ему, потому что он был старше и носил костюм, даже если в нем выглядел забавно. Я был просто ребенком, который ничего не мог с собой поделать и бросил свою няню – и не в первый раз. Я чувствовал, что у меня возникли проблемы.

– Да, ты сделал это. Я видел тебя.

– Это ложь! – Я в отчаянии пнул воздух, мое горло горело. Я был так зол, что хотел ударить его, но знал, что не смогу.

Я услышал голос Мэгги, отчаянно зовущей меня по имени. Мужчина тоже ее услышал и улыбнулся.

– Они оставили тебя с помощницей по хозяйству. Как чертовски банально. – Он покачал головой, посмеиваясь про себя.

В то время я не знал, что он имел в виду. Теперь я знал. Он думал, что мои родители почти не интересовались моей жизнью. Что я был легкой добычей – украшением, которое они вырывали из рук кормилицы иногда вечером, чтобы показать своим друзьям и коллегам, что у них есть наследник.

– Твой отец ударит тебя, если узнает обо всем? – спросил он меня.

– Что? – выплюнул я, удивленный даже самой этой идеей. – Нет. Нет, он никогда такого не сделает.

– Но он будет в ярости, что ты что-то сломал. У него вообще есть деньги, чтобы заплатить за это? – посмотрел он на меня.

Голос Мэгги стал ближе. Она приближалась. Твою ж мать. Она обязательно донесет на меня, и мои родители наговорят мне столько всего. Если папе придется платить за это, думаю, он ее тоже уволит. Мэгги была чьей-то бабушкой, и ее внук сильно болел. Я не знал, что было у этого мальчика, но я знал, что его зовут Джонни и что Мэгги отчаянно нуждалась в этой работе. Моя мама посылала цветы ему в больницу, где он лечился, и частенько навещала его, но никогда не брала меня с собой, потому что ей не хотелось, чтобы я сталкивался с некоторыми вещами раньше времени.

Внезапно надо мной разразилась настоящая катастрофа. Я понятия не имел, что жизнь может сделать такой крутой поворот за долю секунды.

– Ты лжец! – заорал я ему в лицо, толкая его изо всех своих несуществующих сил. Мои лапшеобразные руки комично отскочили назад, ударившись о мой живот. Я был восьмилетним худощавым ребенком.

Он схватил меня за запястья и прижал их к своему животу, посмеиваясь низким, хриплым голосом.

– Может, заключим сделку, малыш?

– Нет! – Я пытался сопротивляться, пиная его по яйцам, но он был быстрее, уклоняясь от моих ударов. Я был вне себя от гнева, брыкаясь без результата.

– Я могу решить твою проблему. Принять на себя вину. Забыть обо всем и поговорить с моим двоюродным братом. При одном условии.

Я перестал сопротивляться, застыв. Каждая косточка в моем теле говорила мне не принимать то, что он мог предложить, но голос Мэгги стал еще ближе. Он звучал все более неуверенно. Теперь она была в слезах и в панике шмыгала носом, произнося мое имя.