И все же я предпочла бы увидеть ее мертвой…

Пивер

Бернар Жубер потер ободранную лодыжку. Сегодня правая нога болела сильнее, чем левая. Он был скован по обеим щиколоткам кандалами, от которых тянулась цепь к железному кольцу, вделанному в каменную стену, и тяжелые оковы стерли кожу до мяса.

И тем не менее длина цепи позволяла ему передвигаться по камере, то есть сделать примерно три шага в любом направлении, и хотя левая рука у него тоже была закована, правую его тюремщики оставили свободной. Эта тюрьма, при всей своей суровости, не могла сравниться с тюрьмой инквизиции. И все равно Бернару порой казалось, что он слышит кошмарные крики истязаемых людей. Он боялся, что будет слышать их до самой смерти.

Гвоздем, найденным в прелой соломе, которой был застелен утоптанный земляной пол, Бернар отмечал на стене дни своего заключения. Иначе он давным-давно потерял бы счет времени.

По его подсчетам, он просидел в этой башне уже что-то около пяти недель. Страстная неделя успела миновать, и на дворе стоял май. Река Бло несла свои воды через долину, а холмы в окрестностях замка, наверное, уже пестрели сотнями крохотных полевых цветов: розовых, желтых и белых, – а в воздухе разливался аромат дикого чеснока. Как-то раз – кажется, это было на первом году их семейной жизни – Флоранс сплела венок из весенних цветов и украсила им свои волосы. Бернар улыбнулся, вспоминая, как ее непокорные черные кудри каскадом ниспадали с головы, обрамляя лицо, и как он думал, что сердце у него вот-вот лопнет от переполнявшей его радости при виде любимой.

Когда воспоминания о Флоранс стали слишком мучительными, он вообразил, что находится в уютной квартирке на улице Кальверстрат, где он всегда останавливался в Амстердаме. Он стал думать о канале Рокин и своем любимом трактире за церковью Аудекерке, где подавали селедку во всех ее видах, а зал наполняло хлопанье снастей о мачты высоких кораблей, стоявших на якоре по берегам реки Амстел.

Лязгнула дверь камеры. Жубер открыл глаза и увидел молоденького солдатика, который поставил на солому его ежедневную порцию черного хлеба и эля. Среди его тюремщиков были такие, кто не прочь был покуражиться над ним от нечего делать. Этот парнишка был не из их числа.

– Спасибо, – поблагодарил его Бернар.

Солдатик оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, и сделал нерешительный шаг поближе.

– А правду говорят, что вы понимаете французское письмо? – прошептал он по-окситански.

– Да, – отозвался Бернар. – Ты хочешь, чтобы я что-нибудь тебе прочитал?

Парнишка двинулся было прочь, но замялся в нерешительности на пороге камеры.

– Я частенько помогаю с этим солдатам у себя дома. Среди них немало таких, кому, как тебе, не довелось поучиться. – Он поманил солдатика к себе. – Не обязательно, чтобы кто-то об этом знал.

Тот поколебался, потом снял со стены горящий фонарь и вновь зашел внутрь. По осклизлым стенам заметались тени, и Бернар заметил, как сильно у солдата трясется рука.

– Ты скажешь мне свое имя?

Возникла пауза, потом тюремщик произнес:

– Гильом Лизье.

– Это честное имя, – заметил Бернар, вспомнив старика, на которого наткнулся у дома повитухи.

– Моя семья из Пивера.

Бернар вскинул закованную в железо правую руку:

– Не стоит меня бояться. Я при всем желании не смог бы причинить тебе зло. – Он взглянул собеседнику прямо в глаза. – Но для надежности ты можешь положить письмо на пол и придвинуть ко мне, тогда я смогу прочитать его тебе вслух. Ведь это же письмо, да?

– Да.

– Ну хорошо.

Гильом извлек из-за пазухи измятый и грязный лист бумаги и сделал так, как предложил Бернар. Осторожно, чтобы не напугать мальчишку, тот развернул письмо, расправил его на неровном полу и пробежал глазами. Потом перечитал снова, чтобы убедиться, что в неверном свете не ошибся, и отдал пареньку.

– Скверные новости, – упавшим голосом произнес тот. – Я так и знал.

– Почему ты так решил?

– По вашему лицу, месье. Последние несколько дней я лежал без сна, потому что знал, что там такое, и…

– Нет, Гильом, – ласково сказал Бернар. – Там хорошие новости, именно такие, на какие ты надеялся. Твое предложение принято. Ее отец дает разрешение. Поздравляю тебя.

– Он дает разрешение, – эхом повторил Гильом и, опустившись на корточки, обхватил голову руками.

Бернар улыбнулся:

– У меня есть сын, он на несколько лет тебя младше, но я надеюсь, что когда-нибудь он найдет ту, которую полюбит так же сильно, как ты любишь свою подружку. – Он помолчал. – Не могу не спросить, как так вышло, что ты написал…

– Жанетте?

– Как так вышло, что письмо отцу Жанетты с просьбой ее руки ты написал, но ответ прочитать не смог?

– Я написал на окситанском, – пояснил Гильом, – но он хочет, чтобы его семья возвысилась. Он считает, что только деревенщины говорят на старом языке. Он хочет для своей дочери лучшей жизни.

– Значит, ты умеешь читать и писать?

– Немножко, сеньер, но не на французском. Говорю-то я неплохо, но по книгам никогда не учился, так что…

– Ты попросил кого-то написать ему от твоего имени? – догадался Бернар.

– Да, священника, но с тех пор его успели арестовать и куда-то увезти.

– Понятно.

Гильом нахмурился:

– Мой будущий тесть владеет небольшим клочком земли, лигах в двух к югу от Шалабра, на берегу реки Бло. Он поклялся на Библии, что, если меня отпустят со службы, он отпишет свою ферму – ну, то есть завещает ее Жанетте и ее будущему мужу – с условием, что сможет жить с нами. – Его голос погрустнел. – Но нужно вести счета, записывать скот, а Жанетта совсем не по этой части. Он хочет, чтобы она нашла себе мужа, который умеет писать.

Сердце у Бернара защемило от жалости к парнишке. Он был не первым, кто в пылу любви наобещал больше, чем ему под силу было исполнить.

– Здесь написано, что свадьба назначена на пятнадцатый день августа.

– Вознесение Богородицы в Шалабре очень почитают, – пояснил Гильом. – Отец Жанетты – ревностный католик. Я подумал, он одобрит выбор даты.

– Вознесение, – пробормотал Бернар.

Он очень надеялся, что август встретит уже на свободе.

Он взглянул на Гильома. Тот казался смышленым, да и Бернару будет чем занять нескончаемые часы…

– Если хочешь, я мог бы научить тебя читать и писать. К свадьбе.

Лизье просиял, но тут же спохватился:

– Нам не положено разговаривать с заключенными.

– Никто не узнает, – заверил его Бернар. – Вот как мы поступим. В те дни, когда ты будешь меня сторожить, я буду тебе показывать, как писать буквы и как их читать. По крайней мере, чтобы ты сумел убедить своего будущего тестя дать добро на этот брак.