лодки загораются, как только они перестают видеть солнце, освещая внутреннее пространство. Но Лейкин не делает попыток сдвинуться с места, и я тоже.

Это так невинно, когда я провожу пальцами по ее волосам, а она нежно проводит большим пальцем по моему колену, но, так или иначе, это все. Я не думаю, что это совпадение, что это лучший день за последнее время — день, когда я был с ней и не беспокоился ни о чем.

— Лей, — почти шепчу я. Она поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня, и я заправляю прядь волос ей за ухо. — Ты такая красивая.

Она выдыхает и улыбается, когда я нежно беру ее за подбородок и целую. Этот поцелуй отличается от всех предыдущих. Он более мягкий, более ленивый, как будто у нас есть все время в мире. Но самое главное, то, что пугает меня до смерти, — это то, что в этом поцелуе больше смысла.

Для нас обоих.

Даже если никто из нас не скажет этого вслух, мы это чувствуем.

Лейкин поворачивается и садится мне на колени, углубляя поцелуй, но все еще не торопя его. Я провожу руками по ее спине и развязываю верх ее бикини. Ткань падает и оказывается отброшенной рядом с нами, когда я накрываю ее сосок ртом. Она откидывает голову назад, издавая хриплые стоны, когда я уделяю особое внимание каждому из них.

Поклоняясь им.

Поклоняюсь ей, потому что, черт возьми, она заслуживает того, чтобы ей поклонялись.

Я поднимаю ее и опускаюсь на колени, осторожно кладу ее на спину, а затем зависаю над ней. Ее волосы рассыпаются по лодке, и свет отражается в ее глазах. Она так прекрасна, что трудно поверить в ее существование и в то, что она находится подо мной и смотрит на меня так, что молча говорит мне все то, что я боюсь услышать. Все это кажется скорее сном, чем реальностью.

— Ты понятия не имеешь, насколько ты совершенна, — говорю я ей.

Ухмыляясь, она тянется вверх и опускает мою голову. Наши рты сливаются, и она проводит ногтями по моей спине. Я провожу пальцами по ее коже, пока не добираюсь до трусиков купальника. В тот момент, когда я развязываю каждую сторону, они распадаются под ней, оставляя ее полностью обнаженной и изнывающей для меня.

— Хейс, — умоляет она, когда я касаюсь ее клитора.

— Тсс, детка, — шепчу я. — У понял тебя.

Медленно, не торопясь, я пробираюсь вниз по ее телу, целуя ее кожу все ниже и ниже. Она извивается и хнычет, и я точно знаю, где она хочет меня, но я не собираюсь торопиться.

Я не могу.

Мне это нужно.

Переместив рот на внутреннюю сторону ее бедра, я посасываю ее кожу, оставляя след, когда заканчиваю. Затем, и только затем, я, наконец, лижу ее киску. Она млеет, когда мой язык проводит по ее клитору взад-вперед. Когда она пытается ускорить процесс, выгнув бедра, я нажимаю на низ ее живота, чтобы удержать ее на месте.

— Всегда такая нуждающаяся, — пробормотал я ей в ответ.

Я ввожу в нее два пальца и посасываю ее клитор так, как, я знаю, ей это нравится. Потому что с каждым разом, когда мы были вместе, я начинал запоминать ее тело.

Ее чувствительные места.

То, как она двигается.

Как меняется ее голос, когда она вот-вот кончит.

Все они выжжены в моем сознании, в отсеке, предназначенном только для нее.

Мой член упирается в плавки, когда она начинает приближаться к оргазму, но, хотя обычно я бы позволил ей кончить, прежде чем трахать до беспамятства, это не то, что я ищу сегодня.

Я достаю презерватив из кармана и снимаю плавки, а затем надеваю его. Посасывая ее клитор, я возвращаюсь поцелуями вверх по ее телу. Достигнув ее головы, я глубоко целую ее, позволяя ей почувствовать вкус себя на моем языке, когда я прижимаюсь к ней.

Ее ноги обхватывают мою талию, и она втягивает меня глубже. Я хочу почувствовать ее снова, как тогда, на пляже. Оказаться внутри нее, когда между нами ничего не было, было религиозным опытом. И я знаю, что если бы я попросил, она бы позволила мне, но я слышал о том, что таблетки «План Б» могут привести к ухудшению здоровья.

Я так с ней не поступлю.

Наши пальцы переплетаются, когда я держу ее за руку, и ее дыхание сбивается, когда я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее. Я не тороплюсь. Не надо грубо входить в нее, потому что я хочу кончить. Только она и я, и этот момент, я думаю, никто из нас никогда не забудет.

И когда мы кончаем вместе, стонем в унисон, наши взгляды не отрываются друг от друга, словно мы — единственные, кто имеет значение в этом мире.

Я хочу быть единственным, что имеет значение в ее мире.

Чуть позже девяти мы возвращаем лодку на место. Монти уже ждет нас и привязывает ее, чтобы она никуда не уплыла. Я спрыгиваю первым, поворачиваюсь и обнимаю Лейкин за талию, чтобы убедиться, что она благополучно добралась до причала.

— Лодка хорошо себя показала? — спрашивает Монти.

Я киваю. — Это отличная лодка. Ты хорошо о ней заботишься.

— Не могу приписать это себе, — говорит он с улыбкой. — У моего отца есть целая команда людей, которые делают это для нас.

Очевидно. Тем не менее, я протягиваю руку для пожатия. Он смотрит на нее секунду, затем отвечает.

— Ну, неважно. Спасибо, что позволил нам ее взять, — говорю я ему.

— Без проблем.

Обняв Лейкин, мы прощаемся с Монти и возвращаемся к моему грузовику. Может быть, Толстосум не так уж плох в конце концов.

Лейкин снова ночует у меня дома, но на этот раз намеренно. Проведя с ней целый день, я все еще не готов к тому, что он закончится. Так что ночь мы проводим вместе, лежа в постели, обмениваясь ленивыми поцелуями и постоянно прикасаясь друг к другу.

Когда наступает утро, мне не хочется двигаться. Она крепко спит, положив голову мне на грудь. Но если я не разбужу ее, она опоздает на работу. А она больше всего на свете не любит, когда ее ждут дети.

Я провожаю ее до машины, целую на прощание и возвращаюсь домой, чтобы поспать несколько часов, но просыпаюсь от того, что мама стучит в мою дверь. Она со скрипом открывается, и мне приходится моргать, чтобы привыкнуть к свету.

— Лейкин забыла