class="p1">– Отпустите ее, – шепотом прошу я, после чего повторяю уже более твердым голосом. – Отпустите ее. Это не она.

– Кто же тогда? – невозмутимо спрашивает детектив. Он давно это знает. Вероятно, знал с самого начала, ведь явно сам все видел.

– Это я. А теперь отпустите девочку!

У Эмили вырывается ошарашенное «Что?», а молодой человек скрещивает руки на груди и просто смотрит на меня. Ничего не выражающим и тем не менее пронизывающим взглядом. Он меня пугает, хотя, возможно, мне всего лишь мерещится странное понимающее выражение его глаз.

– Билли. Ты же ничего мне не подкинула… Билли!

– Может, и да. А теперь, пожалуйста, уходи, иди домой. Я… я разберусь.

– Вы здесь не в первый раз, верно? – произносит мужчина. – Знаете, как все проходит.

Как все проходит… Меня охватывает страшное подозрение. Это такой трюк – шантажировать и приставать к пойманным воровкам? Принуждать их?.. К горлу подступает желчь, когда на меня вновь набрасываются прошлогодние воспоминания.

Рука того отвратительного мужика на моей груди, его колено грубо раздвигает мне ноги.

Только благодаря Тристану не случилось ничего более ужасного. Ему и его потребности всегда все держать под контролем. Потребность, которая разрушила наши отношения. За несколько недель до этого он установил на мой телефон приложение, позволяющее определить, где находится устройство, если я вдруг опять потеряю мобильник. С помощью этого приложения он сумел вовремя найти меня в переулке за магазином. Тристан отшвырнул от меня того подонка, врезал ему, обнял меня и отвел домой.

Тогда дело было в похожей вещице. Маленькой и блестящей, как и в большинстве случаев раньше. Покрытая черным лаком перьевая ручка со сверкающими кристаллами Сваровски.

До тех пор меня никогда не ловили, но проблема возникла уже давно. В первый раз я прикарманила что-то в тринадцать или четырнадцать лет. Это было испытание храбрости, две девчонки из моего класса сделали то же самое. Вот только им от этого стало не по себе. Я же, помимо огромного стыда, испытала кое-что другое. Приятное ощущение – точнее не назовешь. Что-то сродни свободе. Я желала – и брала. Делала что хотела. И никто не мог меня осудить или наказать, поскольку никто об этом не знал.

Год или два спустя я бросила дюжину таких побрякушек отцу под ноги и попросила о помощи, потому что заметила, что не могу остановиться.

Папа записал меня к психологу, чтобы «как можно скорее избавиться» от этой проблемы. Психолог объясняла мне то, что я сама уже сотни раз читала в книгах.

– На самом деле тебе не нужны эти вещи, Сибил. В действительности тебе нужно что-то другое. Но оно всегда кажется таким далеким, правильно? Настолько недостижимым, что ты начала присваивать мелкие предметы, которых у тебя быть не должно.

Мы говорили о моей матери и о том, что я по ней скучаю. Для отца все было ясно: она ушла, следовательно, все случившееся – целиком и полностью ее вина. Не помню, чтобы после этого он сказал о ней хоть одно доброе слово. Не помню ни одного своего разговора с ней по телефону, о котором он бы не отпустил презрительного комментария. Ни одной встречи, от которой он бы не пытался меня отговорить – нередко успешно. Он очень гордился моими успехами и хорошими оценками – чего еще мне надо? Да, чего? Однако об этом психолог больше не захотела со мной говорить, и я сообразила, что, возможно, она не совсем объективно исследовала причины моего психического заболевания. Все-таки платил ей мой отец.

С того дня изменились три вещи.

Психотерапия стала бесполезной, потому что отныне я знала, что от меня желали услышать; что нужно сказать, чтобы на меня поставили штамп «Выздоровела» и оставили в покое.

Я стала воровать редко и больше не попадалась. На всякий случай каждый день упражнялась в маленьких хитростях и достигла такого уровня аккуратности и ловкости, что могла бы стащить кольцо с пальца королевы, а она бы не заметила.

И не говорила больше ни слова. Ни единого. Пока не начала встречаться с Тристаном и рано или поздно мне не показалось, что я больше не могу от него это скрывать.

От Тристана, который заботился обо мне. Который следил, чтобы такого больше не случалось. Который взял контроль в свои руки.

Это было чувство освобождения… и одновременно совершенно неправильное. Потому что с каждой крупицей ответственности он отнимал у меня частицу меня самой, пока в конце концов не осталась полностью опустошенная Сибил Фолкнер.

Лучшие оценки. Идеальный маникюр. Не забывай улыбаться. Всегда все с хештегом #InstaPretty.

Оглядываясь назад, я удивляюсь, как продержалась почти два года. Пока не начала сомневаться, что хочу этого. Всего этого. Опеку Тристана. Жизнь под постоянным давлением ожиданий отца. Юриспруденцию, потому что логично ведь работать в фирме, на двери которой и так уже написана моя фамилия.

Эту идеальную жизнь, в которой ты не можешь упасть. Потому что висишь на ниточках. Или на цепях.

Я поняла, что должна буду их перерезать.

Но потом потеряла Тристана в толпе в «Harrods», и стоило мне всего на миг остаться без присмотра, как все началось сначала.

Как сейчас. Как будто между этими событиями не прошел целый год.

– Я хочу, чтобы ты ушла, Эмили, – твердо произношу я. – Мне нужно все тут уладить. Это моя вина, только моя. Я взяла браслет и ужасно сожалею.

Она тяжело сглатывает.

– Но зачем?

Мне всегда было стыдно это озвучивать. Как будто такие вещи легче контролировать, если не называть их своими именами. Но очевидно, это большая глупая ошибка. А теперь уже все равно.

– Я клептоманка.

БИЛЛИ

Эмили не уходит. Вместо этого она молча берет меня за руку. Я бы не смогла описать, сколько всего сейчас чувствую. Стыд, страх, отчаяние, так как скоро Седрик обо всем узнает, причем хуже всего то, что я притворялась перед ним, будто со мной все в порядке. Притворялась стабильной. Той, кто протянет ему руку, вместо того чтобы утянуть за собой.

Однако в груди едва заметно покалывает от приятного ощущения: меня не бросили, а утешают.

– Полагаю, процедура вам известна, – не моргнув глазом говорит детектив. – Я запишу ваши персональные данные, вы получите запрет на посещение на год. Также вам будет необходимо оплатить сбор за обработку данных в размере ста фунтов. В таком случае мы готовы отказаться от вызова полиции, которая выведет вас из здания в наручниках.

Я заставляю себя дышать. Если на меня напишут заявление и вынесут приговор, это покончит с новой работой,