– Женюра, не передохнуть ли нам? – кричит ревизор, увидев вынырнувшую неподалеку от себя голову Вишнякова.

– Давайте, – соглашается Женюра, и хотя там, где он находится, глубина позволяет уже идти пешком, плывет сильными саженками, гулко шлепая ладонями по воде и отдуваясь как кит, к трапу, спускающемуся от длинного помоста, выдвинутого в море в виде пристани. На этом помосте под открытым небом стоят круглые столики, за которыми сидят отдыхающие после купанья купальщики и купальщицы в том самом виде, в котором они вылезли из воды, т. е., в купальных костюмах. Лакеи из расположенного тут же ресторана-кафе разносят прохладительные напитки, мороженое и всякую иную снедь и питье.

Ревизор со своим спутником занимают один из свободных столиков и садятся, положив локти на мрамор столика и подставив под горячие лучи солнца мокрые спину и плечи. На обоих – купальные костюмы из черного трико, крепость которого подвергается серьезному испытанию на широкоплечем, мускулистом, со склонностью к полноте теле Вишнякова и напялено без всякого для себя риска на тощем теле ревизора.

– Ну что, ударим по виски с содой? – спрашивает ревизор своего спутника, остановив проходившего лакея.

– Нет, я предпочитаю пипермент со льдом.

Лакей приносит заказанные напитки, и моряки, посасывая из запотевших бокалов питье, принимаются наблюдать за окружающей их публикой.

– Посмотрите, Женюра, какая пупочка, – говорит ревизор, указывая глазами на стройную женскую фигуру, только что вышедшую из воды и проходящую мимо них по направлению к соседнему столику, занятому каким-то молодым человеком в синем пиджаке, белых брюках и с панамой на голове.

Женюра впивается плотоядным взором в стройный силуэт женщины, в ее оголенные выше колен ноги, в рельефно очерченные под тонким трико маленькие полушария молодой женской груди. Он громко крякает и шумно втягивает в себя, через соломинку, свой пипермент.

– А эта, направо, – обращает его внимание ревизор на другую, – это, должно быть, венка. Недаром говорят, что венки – самые изящные женщины в мире! Да, Женюра, это вам не афинские гречанки с ножками, как у доброго рояля…

Женюра, по-видимому, вполне согласен с мнением ревизора, потому что, когда этот предлагает ему полезть опять в воду, Женюра протестует и требует себе третий бокал с пиперментом, уговорив оставаться и ревизора.

– Черта ли с водой, – говорит он, – теплой воды и у нас на Крите сколько угодно, а вот таких пупочек и таких ножек там не увидишь!

За созерцанием пупочек они проводят часа три, не покидая ресторанной площадки. Наконец, ревизор решительно поднимается и, несмотря на протесты Женюры, идет одеваться, чтобы возвращаться на корабль. Вишняков, нехотя и ворча, плетется за ним.

В тот же вечер за ужином офицеры замечают отсутствие за столом ревизора и второго механика.

– Где это загуляли наш ревизор с Вишняковым? – спрашивает чей-то голос.

– Они вернулись с берега уже с час тому назад, – говорит старший офицер и посылает вестового в каюты отсутствующих спросить их, почему они не идут ужинать. Посланный возвращается через некоторое время и докладывает, что господин ревизор и господин механик чувствуют себя нездоровыми и просят доктора после ужина зайти к ним. Встревоженный доктор кладет салфетку и, поднявшись из-за стола, спешит к больным, не ожидая конца ужина.

Ближайшая каюта – ревизорская. Дверь полуоткрыта, и оттуда слышатся тихие стоны. Войдя в каюту, доктор увидел ее хозяина лежащим на животе, с обнаженной до пояса спиной. Одного мимолетного взгляда на лежащего было достаточно, чтобы поставить диагноз его болезни: его плечи и верхняя часть спины были багрово-красного цвета и покрыты вздувшимися волдырями; лишь ярко, точно нарисованные белым, узкие полоски на плечах, на тех местах, где приходились перемычки купального костюма. Это были солнечные ожоги, результат трехчасового сиденья с обнаженной спиной под палящими лучами солнца.

– Где это вас обожгло так? – удивляется доктор, присаживаясь на край койки больного и рассматривая вздувшиеся волдыри на спине несчастного ревизора.

– Ох, Валерий Аполлинариевич, ради Бога, сделайте что-нибудь, – стонет ревизор, – прямо сил нет терпеть, такая страшная боль. Это Женюра Вишняков, черт бы его побрал!.. Как засел за столиком, так и не оторвать его было… Все пупочек рассматривал…

Доктор вызывает фельдшера, отдает ему нужные приказания, и когда этот приносит ему необходимые снадобья и инструменты, приступает к лечению больного. При каждом прикосновении к обожженным местам ревизор болезненно вскрикивает. Доктор лишь посмеивается.

– Ну да нечего там, – говорит он, – поменьше бы на пупочек смотрели, тогда не наделали бы себе такого безобразия.

Он смазывает обожженные места какой-то желтой жидкостью и, забрав свой материал, сопровождаемый фельдшером, отправляется в каюту Вишнякова, где видит ту же самую картину.

Когда доктор возвращается в кают-компанию и рассказывает окончившим уже свой ужин, но еще сидящим за столом, дымя папиросами, офицерам о состоянии ревизора и механика, все дружно и безжалостно хохочут над злосчастными ценителями женской красоты.

Те триестинские пупочки, целомудренная скромность которых была оскорблена плотоядными взорами русских моряков, почли бы себя удовлетворенными, если бы узнали о тех страданиях, которые они вынесли, корчась от боли на узких и жестких каютных койках русского корабля.

Зайдя после ремонта на короткое время в Триест, «Хивинец» тронулся в дальнейший путь.

Вот она, наконец, Венеция, единственный в своем роде город в мире, воспетый в прозе и стихах на всех языках и изображенный в тысячах вариантов на полотнах художников! Даже в далекой России, в каком-нибудь Царево-Кокшайске или Картуз Березе, на стенке любого трактира, с продажей питей распивочно, неизменно можно было видеть засиженную мухами олеографию, изображающую венецианский канал с гондолой.

«Хивинец» бросает свой якорь против площади Святого Марка. В его кают-компании будет висеть после ухода из Венеции его фотография на фоне венецианского дворца дожей. Это уже не какой-нибудь шаблон обычных фотографий русских военных кораблей на фоне отдаленной кирки Св. Олая в Ревеле – продукт творчества косого Иванова, или даже алжирских аркад – произведение другого популярного в русских морских кругах фотографа с тепло-фонтанной фамилией Гейзер, непревзойденного мастера по съемке корабля, умеющего выбрать такой ракурс, в котором даже уродцы вроде «Хивинца» кажутся могучими красавцами. На этой фотографии, как бы в подтверждение того, что тут нет никакого мошенства, неподалеку от «Хивинца» можно видеть набившую оскомину на всех олеографиях венецианскую гондолу, с изогнутыми как у древней триремы штевнями и со стоящим на корме в типичной позе гондольером. Обидно лишь то, что под украшенным бахромой тентом гондолы сидит не обычная на картинках пара – он в камзоле с кружевным жабо и в широкополой шляпе, украшенной страусовыми перьями, и она – утопающая в волнах венецианских кружев, обмахивающаяся веером и склонившая свою головку на плечо обнявшего ее кавалера, а какой-то современный нам франт в прозаическом пиджачке и в фетровой шляпе пирожком.