– Правый якорь к отдаче изготовить!

Тихая гладь Судской бухты принимает в свое лоно бродягу «Хивинца». В глубине ее – знакомые силуэты «Дианы» и «Шарнера». Итальянец – где-то в отсутствии.

Вот уже видны белые домики Суды. Знакомые очертания нависшей над ней горы Малакса. У самой воды, у четырех стоящих рядом домиков морских собраний, на высоких мачтах шелестят те же четыре флага. А вот у русской пристани и калимерка; в ней отчетливо видна тощая фигура калимерщика Ставро.

– Малый ход!

Прямо по носу, в глубине бухты, маленькая турецкая деревушка Тузла. Ослепительно сверкает на солнце белый минарет мечети. Где-то, должно быть на канейском шоссе, заливисто, надрываясь, кричит осел. С берега тянет дымком…

– Стоп машина! Из правой бухты вон, отдать якорь!..

Уже с вечера барометр начал сильно падать. Да и немудрено, ибо это было в феврале месяце, когда в Северном Атлантическом океане, у испанских и португальских берегов, бывает обычно неуютно и менее всего на свете можно ожидать и требовать от Господа Бога благорастворения воздухов.

К утру были уже налицо все признаки надвигающегося шторма: небо нахлобучилось низкими, свинцового цвета, тучами, горизонт скрывался в тумане и от норд-веста шла крупная зыбь, на которую нехотя всползал туповатый нос «Хивинца», чтобы бухнуться затем в пропасть, уйдя в воду по самые клюзы.

После подъема флага, когда начались уже перебои и вылезающие наружу винты сотрясали в быстром вращении весь корпус корабля, командир зашел в штурманскую рубку и, подойдя к висевшему на стене барометру-анероиду, стукнул по нему костяшкой среднего пальца. Стрелка дернулась и чуть передвинулась еще ближе к слову «шторм» – она и так была уже недалеко от него. Тут же в рубке находился и штурман Лютер, что-то колдовавший, склонившись над картой.

– Мне барометр сегодня определенно не нравится, Виктор Васильевич, – сказал командир простуженным голосом своему штурману.

– Он мне перестал нравиться уже со вчерашнего дня, Александр Александрович, – ответил штурман, не поднимая головы и продолжая что-то метить циркулем на карте.

– По-видимому, готовится серьезная завируха.

– Да уж, мордотык будет форменный; зыбина-то идет от норд-веста. И ветра еще нет, а вот она уже какая!

Точно в подтверждение этих слов, лодку сильно положило на правый борт, затем палуба под ногами беседовавших, сделав какое-то круговое движение, наклонилась на нос, и корпус корабля затрясся от перебоев винтов. Было слышно, как в камбузе, под мостиком, что-то сорвалось и покатилось, громыхая, по палубе.

Командир подошел к штурману и вместе с ним наклонился над картой.

– Где наше место? – спросил он.

Штурман поставил точку на тонкой прямой линии, изображающей на карте курс корабля.

– Это – Лейшиос? – ткнул пальцем командир в карту, в береговую черту, против показанного ему места лодки.

– Лейшиос.

– А ну-ка смерьте, сколько до него миль?

Штурман раздвинул ножки циркуля и, положив линейку, стал отмеривать вдоль ее края.

– Пятнадцать.

– Ворочайте на Лейшиос; там переждем шторм. Тише едешь, – дальше будешь, – сказал командир и, открыв дверь, вышел из рубки на мостик. Следом за ним через некоторое время вышел и штурман и, держа в руке свою «колдовку» с записанным в ней новым курсом, полез на площадку главного компаса. Там его обдал первый свежий порыв ветра, чуть не сорвав с него фуражку. Он опустил подбородочный ремень и, нахлобучив фуражку по самые уши, нагнулся над компасом.

– Право! – крикнул он сверху рулевому.

– Есть, право, – ответил под ним, с мостика, голос.

Застучала рулевая машинка, но нос канонерки не сразу покатился вправо, точно не желая сворачивать с налаженного еще с вечера накануне курса. Но вот с последним стуком рулевой машинки картушка компаса, на которую смотрел штурман, тронулась влево, сначала медленно и как бы нехотя, а затем все быстрее и быстрее.

– Отводи! – закричал штурман, смотря в компасный визир и видя, как мимо черты диаметральной плоскости мелькали градусы картушки.

– Есть, отводи.

– Так держать!

– Есть, так держать. Сто пятнадцать! – ответил рулевой, сообщая показание путевого компаса.

Вынув часы, штурман заметил время и что-то записал в свою «колдовку», после чего, приложив к глазам висевший у него на шее, на ремешке, цейссовский бинокль, стал смотреть вперед.

Впереди, на расстоянии каких-нибудь трех миль, свинцовое небо уже сливалось с такого же цвета морем. Ветер все свежел, и на зыби появились там и сям пнистые гребешки. Штурман спустился на ходовой мостик.

– Хорошенько вперед смотреть, идем в берег, – сказал он стоявшему на крыле мостика сигнальщику.

– Есть, хорошенько вперед смотреть, – солидно ответил сигнальный унтер-офицер тоном, точно хотел добавить: и без тебя знаем, что надо хорошенько вперед смотреть.

– Ну-с, я пойду теперь, попью чайку, – сказал штурман ревизору, стоявшему на вахте, и пошел вниз.

Через полчаса он снова был на мостике. Погода портилась с каждой минутой. Несмотря на очень свежий ветер, туман не рассеивался, и горизонт сузился еще больше. Командир, штурман, вахтенный начальник и сигнальщик, не отрывая от глаз биноклей, смотрели вперед по курсу, где должен был открыться берег.

Прошло еще около получаса.

Вот влево, в штормовой мгле появился силуэт купеческого парохода, через некоторое время – другого, и, сейчас же, следом за ним – третьего.

– Что это, сколько их идет в море в такую погоду? – с недоумением сказал ревизор, разглядывая силуэты купцов, с носами, направленными в сторону океана.

– Да никуда они не идут, а стоят на якоре, – ответил штурман, глядя туда же, – мы подходим к устью реки Дуро. Они, очевидно, ждут лоцманов для проводки их через бар реки, в Опорто.

Ревизор отвел бинокль от пароходов и, взглянув вперед, сейчас же крикнул тревожным голосом:

– Буруны по курсу!

– Лево на борт! – почти одновременно с возгласом ревизора скомандовал командир.

«Хивинец» покатился влево. Вправо, в туманной дымке, неясно белела длинная полоса бурунов. Нос «Хивинца» еще катился влево, как туманная завеса на мгновение приподнялась и показала, прямо по носу лодки, в какой-нибудь полумиле расстояния, серый мол гавани. Это был Лейшиос.

Через четверть часа лодка уже стояла на якоре, на тихой воде, за молами Лейшиоса.

– Теперь пусть себе свищет, сколько влезет, – сказал весело штурман, спускаясь с мостика.