Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако при появлении короля из их рядов послышались только одиночные возгласы: «Да здравствует король!» Ропот недовольства заглушал их, и, чем дальше подвигался Людовик, тем громче роптали национальные гвардейцы, пока наконец из многих сотен уст грянул громовой крик:
— Отречение! Отречение или смерть! Да здравствует Петион! Отречение или смерть!
Король поспешно повернул назад и возвратился во дворец с побледневшим лицом и холодным потом на лбу.
— Все погибло! — с горечью воскликнула тогда королева. — Нам осталось только одно — умереть с достоинством.
Но вскоре она опять оправилась, и новое мужество загорелось в ее душе при виде новых бойцов, все прибывавших в зал. Между ними было много и гренадеров национальной гвардии, которые вмешались в ряды дворян.
Но эти дворяне, эти «рыцари кинжала», внушали недоверие, и один майор национальной гвардии громко потребовал их удаления.
— Нет, — поспешно воскликнула королева, — эти дворяне — наши лучшие друзья. Поставьте их против пушечного жерла, и они покажут вам, как надо умирать за своего короля. Не беспокойтесь насчет этих храбрецов, — продолжала она, обращаясь к нескольким подошедшим гренадерам. — У вас с ними общие интересы. Все, что есть для вас и для них самого дорогого: жены, дети, имущество, — все это зависит от вашего мужества и вашей совместной храбрости.
Гренадеры протянули руки «рыцарям кинжала», после чего те и другие дали обоюдную клятву умереть за королевскую семью, спасти трон или погибнуть вместе с ним.
То была великая, торжественная минута, полная возвышенного красноречия, важного значения. Сердца этих дворян, этих воинов бились нетерпением: они жаждали сложить голову за правое дело. Положив руку на оружие, храбрецы ожидали своего конца.
Народ валил валом к Тюильри. Издали доносились неистовый гам, громыхание подвозимых орудий, пронзительный крик женщин, рев мужчин. Бывшие во дворце прислушивались к этому содому, притаив дыхание, а королева выпрямилась, быстрым движением схватила руки своих детей, привлекла их к себе и, наклонив голову вперед, в напряженном ожидании уставилась на дверь, подобно львице, которая поджидает врага и готовится защищать своих детенышей ценою собственной жизни.
Вдруг двери распахнулись, и в зал опрометью вбежал генерал-прокурор Редерер.
— Ваше величество, — в ужасе воскликнул он, — вам надо спасаться! Всякое сопротивление бесполезно. Лишь незначительная часть национальной гвардии представляет собой надежный элемент, да и та при первом же столкновении, пожалуй, не устоит и начнет брататься с народом по примеру прочих. Канониры уже вытащили заряды из пушек, не имея охоты стрелять в народ. Королю нельзя терять ни минуты. Ваше величество, вы можете рассчитывать на безопасность только в стенах Национального собрания, и лишь народные представители могут еще защитить королевскую семью.
Крик гнева и ужаса вырвался у королевы.
— Как? — воскликнула она. — Что вы говорите? Мы должны искать защиты у наших заклятых врагов? Никогда! Ни за что! Я скорее согласна велеть пригвоздить себя к этим стенам, чем покинуть этот дворец, чтобы отправиться в Национальное собрание.
Тут королева обернулась к королю, стоявшему в молчаливой нерешимости. Она с пламенным красноречием взывала к нему как к отцу дофина, наследнику Генриха IV и Людовика XIV, старалась возбудить в нем чувство чести, тронуть его сердце, в последний раз воспламенить его собственным мужеством, собственной решительностью.
Увы, все было напрасно! Король молчал, по-прежнему оставаясь в нерешимости.
Тогда крик — единственный крик скорби — вырвался из уст королевы, и на один момент ее голова поникла на грудь.
— Поспешите, поспешите, ваше величество, — воскликнул Редерер, — каждая минута усиливает опасность! Через четверть часа королева и дети, пожалуй, безвозвратно погибнут.
Эти слова вывели короля из его столбняка. Он поднял голову и, слегка кивнув ею, произнес:
— Мы не можем сделать ничего иного. Пусть нас безотлагательно проводят в Национальное собрание.
Тогда королева, обращаясь к Редереру, воскликнула:
— Неужели мы покинуты всеми?
— Государыня, — печально ответил генерал-прокурор, — всякое сопротивление бесполезно. Оно способно только увеличить опасность. Неужели вы согласны допустить, чтобы король, вы сами, ваши дети и верные слуги были убиты?
— Сохрани меня боже! Я желала бы одна пасть искупительной жертвой.
— Еще минута, — настаивал Редерер, — еще минута, пожалуй, секунда, — и уже нельзя будет поручиться за вашу жизнь, за жизнь вашего супруга и ваших детей.
— Мои дети! — воскликнула королева, охватив руками головы дофина и его сестры и крепко прижимая их к себе. — Нет, о нет, я не хочу обречь их на смерть!
Из ее груди вырвалось что-то похожее на предсмертное рыдание, на предсмертный вздох; потом она выпустила из объятий детей и, приблизившись к королю и его министрам, слабым голосом вымолвила:
— Ну, хорошо, это последняя жертва, которую я могу принести! Я подчиняюсь, господин Редерер, — продолжала она, повысив голос, точно хотела призвать в свидетели присутствующих, — но ручаетесь ли вы мне за неприкосновенность особы короля и моего сына?
— Государыня, — торжественно ответил генерал-прокурор, — я ручаюсь за то, что все мы готовы умереть возле вас. Вот все, что я могу обещать.
Тут подошли дворяне и гренадеры, чтобы, окружив короля и королеву, сопутствовать им.
— Ради бога, — воскликнул Редерер, — никаких демонстраций, иначе король погибнет!
— Оставайтесь, мои верные друзья, — спокойно сказал король. — Подождите здесь нашего возвращения.
— Мы скоро вернемся, — воскликнула Мария-Антуанетта и, ведя