мою ногу! — сказала Мария-Антуанетта княгине Ламбаль. — Ведь никто не поверит, что у королевы Франции нет крепких башмаков.

XX. До двадцать первого января

— Надо смотреть прямо в глаза несчастью и найти в себе мужество переносить его с достоинством, — говорила Мария-Антуанетта. — Мы узники и еще долго останемся в неволе. Постараемся же устроиться уютно, по-домашнему, в своей тюрьме. Установим план нашего ежедневного обихода.

— Ты права, Мария, — ответил король, — устроим хорошенько свою жизнь. Так как я уже не король, то сделаюсь домашним учителем своего сына и постараюсь воспитать из него хорошего короля.

— Так вы полагаете, что во Франции еще будут со временем короли? — пожимая плечами, спросила Мария-Антуанетта.

— Ну, в таком случае, — продолжал король, — попробуем дать нашему сыну такое воспитание, чтобы он мог со временем с честью занимать всякое положение, назначенное ему судьбой.

— А я буду заниматься с ним и с нашей дочерью музыкой и рисованием, — сказала королева.

— А мне позвольте научить мою племянницу вышивать алтарные пелены, — вмешалась принцесса Елизавета.

— По вечерам, — продолжала Мария-Антуанетта, ласково кивая княгине Ламбаль, — мы будем читать вслух с распределением ролей комедии, чтобы дети переняли у нашей Ламбаль искусство декламации. Постараемся забыть прошедшее и устроиться в настоящем по возможности приятно. Вы видите, что эти четыре дня, проведенные нами в Тампле, подействовали на меня благотворно, придали мне терпения и… Однако что это значит? — внезапно прервала королева свою собственную речь, насторожив слух. — Слышите… шаги за дверью? Должно быть, происходит что-нибудь особенное, так как теперь еще рано для прихода муниципальных чиновников. Где дети?

И в тревоге материнской любви королева поспешно поднялась сама по внутренней лестнице во второй этаж Тампля, где была расположена комната дофина рядом с общей гостиной. Людовик-Карл вприпрыжку подбежал к матери, спрашивая, не пойдет ли она, как обещала, с ним в сад.

Вместо всякого ответа королева заключила его в объятия и подозвала к себе кивком головы также свою дочь Терезу.

— О мои дети, милые дети, я только хотела вас видеть, я…

Дверь отворилась, и вошел король в сопровождении своей сестры, княгини Ламбаль и де Турзель.

— Что случилось? — воскликнула Мария-Антуанетта. — Какое-нибудь несчастье, не так ли?

Она замолчала, заметив теперь двух муниципальных чиновников. Тут был Манюэль, назначенный с десятого августа генерал-прокурором, враг королевы, главный надзиратель над тампльскими узниками, и Мария-Антуанетта не хотела выказать перед ним свою слабость.

— Вы желаете сказать нам что-нибудь? — спросила она, стараясь придать твердость своему голосу.

Королева не ошиблась. Манюэль должен был прочесть королю декрет, которым Национальное собрание повелевало, чтобы все прибывшие в Тампль с «Людовиком Капетом и его женой» под видом друзей или слуг, немедленно покинули его.

Королева не издала ни единой жалобы, но ее гордость была сломлена, и она не могла скрыть от Манюэля свои слезы. Раскрыв объятия, она подозвала к себе любимую, верную подругу, княгиню Ламбаль, чтобы проститься с нею, а потом поцеловала де Турзель и ее дочь.

В тот вечер в пустынных комнатах Тампля было еще тише и грустнее прежнего. У царственных узников отняли их последних слуг, оставив королю только его камердинера Клэри.

Однако на другое утро явился Манюэль и сказал королеве, что община дозволяет ей потребовать для услуг двух женщин, которых она может выбрать из числа приведенных к ней им самим.

Но Мария-Антуанетта с гордым спокойствием отклонила это предложение:

— У нас отняли тех людей, которые оставались нам верными из любви и служили из привязанности; мы не желаем заменять их наемниками наших врагов.

— Тогда вам придется обойтись без посторонних услуг! — грубо воскликнул Манюэль.

— Да, — кротко ответила королева, — мы будем служить друг другу, и это доставит нам удовольствие.

Члены королевской семьи действительно с нежной заботливостью с того дня помогали друг другу; каждый из них угадывал желания другого и помогал остальным с предупредительной готовностью. К счастью, у короля остался камердинер, который одевал его и которому были известны его скромные, неизменные привычки; он устраивал и приготовлял все для короля в маленьком кабинете Тампля, как делал это в большом королевском кабинете в Версале. Дамы обходились без посторонних услуг, а Мария-Антуанетта непременно хотела сама одевать и раздевать дофина.

Этот мальчик походил на солнечный луч, освещавший еще иногда мрачные комнаты Тампля. С счастливой беспечностью детства он забыл прошедшее, не думал о будущем, жил только настоящим, старался быть счастливым и находил счастье в том, чтобы вызвать на бледных, гордых губах королевы улыбку или получить от короля, дававшего ему теперь уроки, похвалу за свое прилежание и внимательность.

Так проходили дни — однообразно, печально и мрачно для королевской семьи. Никакой привет любви, ни один луч надежды не проникал к ним извне, чтобы согреть толстые стены старинного здания. Никто не приносил узникам вести о том, что делалось на свете. Их слишком зорко стерегли для того, чтобы кто-нибудь из друзей мог дать им знать о себе. И это было величайшим мучением для царственных пленников. Ни одного момента ни днем ни ночью, когда взоры суровой стражи не были бы устремлены на них, — они вечно под надзором, вечно окружены шпионами! Двери в прихожие постоянно отворены, и там неизменно по три муниципальных чиновника с острым зрением, с мрачными лицами, которые наблюдают за каждым движением находящихся в комнате. Даже по ночам эта пытка не прекращалась, и королева Франции должна была мириться с тем, что ее спальня оставалась открытой всю ночь напролет, чтобы муниципальные