для ночлега несчастных узников.

Впереди них шли вооруженные люди со свечами, воткнутыми в дула их мушкетов, и светили королю и королеве по пути в их импровизированные спальни; густая толпа вооруженного народа окружила их, часто преграждая путь, так что потребовался энергичный приказ сопровождавших королевскую семью муниципальных чиновников, чтобы очистить дорогу. Народ отступил, но принялся горланить непристойные песни.

Эти страшные лица, эти угрожающие, насмешливые голоса испугали дофина, который, дрожа от страха, уцепился за мать.

Мария-Антуанетта наклонилась и прошептала ему на ухо несколько слов. Лицо ребенка тотчас просияло, и он проворно и весело побежал вверх по лестнице. Однако мальчик остановился на верхней площадке, чтобы подождать сестру, которую вели под руки, ослабевшую и полусонную.

Радостно вбежал дофин в комнаты, где был приготовлен ночлег и даже подан ужин. Но внезапно его черты омрачились, и он с тревогой стал озираться по сторонам, а потом спросил:

— Где же Муфлэ? Ведь он пошел со мною и был при мне, когда мы вышли из ложи. Муфлэ, где же ты, Муфлэ?

Дофин обежал все четыре комнаты, отведенные королевской семье, отыскивая свою любимую собачку, доставшуюся ему по наследству от брата, покойного дофина Франции.

Но Муфлэ не было нигде, и все поиски оставались тщетными. Вероятно, он потерялся в тесноте или был раздавлен.

Когда наконец наступила тишина и королевская семья расположилась на жестких постелях, с кроватки дофина донеслись тихие вздохи и подавленные рыдания. Он оплакивал свою собачку! Наследник французских королей лишился сегодня своей последней собственности, своего верного четвероногого друга.

Мария-Антуанетта наклонилась к нему и, поцеловав его влажные глаза, сказала:

— Не плачь, дитя мое, твоя собачка вернется завтра, мой сын!

— Завтра? Ты обещаешь мне это, мама?

— Обещаю.

Мальчик осушил слезы и заснул с улыбкой на губах.

Мария-Антуанетта не спала. Сидя на своей постели, она прислушивалась к реву и дикому вою, доносившемуся с террасы фельянтинцев, к реву, с которым народ поносил ее и требовал ее головы.

На следующий день начались новые мучения, потому что королевская семья опять была принуждена присутствовать на заседании Национального собрания в ложе «Логографа» и слушать, как обсуждался вопрос о том, где с этих пор должна она жить, так как ее считали недостойной помещаться в Тюильри, а Люксембургский дворец также находили не подходящим для нее жилищем.

Между тем к королеве вернулось обычное спокойствие и самообладание. Она заставила себя даже улыбнуться, чтобы приветствовать этой улыбкой детей и своих верных приближенных, собравшихся вокруг нее, чтобы проводить мучительные часы в тесной, душной ложе возле своей королевы. Мария-Антуанетта была обрадована вниманием супруги английского посла, леди Сутерлэнд, приславшей белье и платье собственного сына для дофина, и с благодарностью приняла от де Турзель ее карманные часы, так как по дороге в монастырь фельянтинцев у королевы были украдены ее собственные вместе с кошельком.

Узнав об этой краже, пятеро присутствовавших кавалеров выложили на стол все бывшие при них деньги и ассигнации, прежде чем удалиться. Но королева заметила это.

— Господа, — сказала она, бросая на них взгляд, полный благодарности и умиления, — оставьте при себе свои деньги; они понадобятся вам больше, чем мне, потому что вы переживете меня.

Смерть не пугала Марию-Антуанетту, которая слишком часто смотрела ей в глаза в эти дни, и видела, как радостно встречали свой конец ее верные слуги и друзья.

Куда горше смерти были ругательства и поношения, которые приходилось ей выносить по дороге из ложи «Логографа» в жилые помещения в монастыре фельянтинцев. Однажды королева увидала в бывшем монастырском саду кучку прилично одетых мужчин, которые смотрели на нее, не ругаясь и не выкрикивая непристойностей. В порыве благодарности Мария-Антуанетта улыбнулась им и ласково кивнула с приветливой миной.

— Не беспокойся! — воскликнул тогда один из стоявших. — Тебе нет надобности так грациозно кивать своей головой, потому что ты недолго будешь носить ее на плечах!

— Хорошо, если бы этот человек говорил правду! — кротко сказала королева, идя дальше, чтобы слушать в ложе «Логографа» препирательства народных представителей по вопросу о том, следует ли приговорить к смертной казни как изменников французской нации швейцарских солдат, осмелившихся вчера защищать королевскую семью с оружием в руках.

Наконец после пятичасовой пытки народным вождям надоело поносить и унижать людей, уже лишенных власти и высокого сана. Королевской семье было объявлено, что с этих пор она будет жить в Тампле на положении узников нации.

Поутру восемнадцатого августа во дворе фельянтинского монастыря были поданы две огромные кареты, запряженные каждая только парой лошадей, чтобы отвезти королевское семейство в Тампль.

В первую карету сели король, королева, их дети, принцесса Елизавета, княгиня Ламбаль, де Турзель и ее дочь, а сверх того Петион, парижский мэр, генерал-прокурор и один муниципальный чиновник. Во втором экипаже поместилась прислуга короля с двумя муниципальными чиновниками. Национальные гвардейцы сопровождали эти кареты, по обеим сторонам которых теснилась чернь, осыпавшая королевскую семью беспрерывными оскорблениями и ругательствами.

На Вандомской площади поезд остановился, и здесь наглая толпа с насмешками указала королю на ниспровергнутую народным гневом конную статую Людовика XIV. Сверженная с своего постамента, она разбилась вдребезги, и ее осколки валялись на мостовой.

В восемь часов вечера поезд прибыл к мрачному зданию, которому предстояло теперь сделаться жилищем короля и королевы Франции.

— Да здравствует нация! — заревела толпа, наполнявшая внутренний двор, когда Мария-Антуанетта и ее супруг выходили из экипажа. — Да здравствует нация! Долой тиранов!

Королева не обратила на это внимания. Она смотрела на свой черный шелковый башмак, который протерся до того, что из носка торчали ее пальцы, обтянутые белым шелковым чулком.

— Взгляните на