Но он не имел права решать за целый народ. Он вспомнилгорькие слова Стасюлявичюса о будущем собственной страны. И три запомнившихсяслова — «всегда вчерашнее завтра».

Дронго вздохнул. Это был первый и единственный случай в егожизни, когда он не знал, как поступить. Не мог решить, что отвечает высшимканонам справедливости. Вернуть документы в республику, взорвать там мир исогласие, помочь гражданам Литвы пройти через боль и очищение к правде. Илиотдать документы в Москву, помогая российским спецслужбам и стоявшим за нимипроимперским силам снова закабалить маленькую страну, создавая то единое имогучее государство, о кончине которого он всегда искренне сожалел.

Но будет ли новое государство тем самым старым Союзом? Иливозникнет новая страна со своим осмысленным опытом развала, где уже не найдетсяместа маленьким народам и нациям? И, разделенная на губернии, она заживет ужедругой жизнью, при которой прежняя самостоятельная жизнь покажется сущимблагом. Он не знал, что предпринять.

И тогда он сделал то, чего не делал никогда в жизни. Нарушаявсе каноны конспирации и элементарной логики, руководствуясь лишь здравымсмыслом и полагаясь на житейский опыт, он позвонил в родной город, своему отцу,решив спросить у него совета. Отец, как и он, выступал суровым противникомраспада страны, строгим критиком нового мира. Но он был профессионалом, давшимсыну первые уроки жизни, учившим его все подвергать беспощадному анализу. Оннабрал код, номер и услышал близкий голос отца.

— Добрый вечер, — сказал Дронго.

— У нас еще день, — заметил отец. — В последнее время тывообще перестал звонить. Как у тебя дела?

— Неплохо. Я позвонил, чтобы посоветоваться.

— У тебя проблемы?

— Да, не могу решить, как мне поступить. Я получилдокументы. — Он говорил, понимая, что номер может прослушиваться. Но другоговыхода сейчас он не видел. — Очень важные документы, касающиеся одной из бывшихреспублик. И я не знаю, что мне делать. Вернуть их в эту республику или отдатьв Москву. Что предпринять?

— А кому они нужнее?

Дронго задумался.

— Не знаю, — честно сказал он, — они нужны обеим странам.Может, они нужны и другим, третьим странам. Они нужны всем.

— Что-нибудь секретное?

— Агентурные данные, — врать почему-то не хотелось, — наочень больших людей, завербованных еще в советское время.

Отец молчал. Долго. Секунды отсчитывали дорогое времямеждугородного разговора. Наконец Дронго услышал:

— В любом случае эти документы принесут только боль истрадания людям.

Ничего хорошего они не дадут. Ни Москве, ни другойреспублике. Первые должны понимать, что такие агенты ненадежны инесостоятельны. А вторые должны закончить с «охотой на ведьм» и дать каждомусвоему гражданину возможность жить в своей стране так, как ему хочется.

— Что мне делать?

— Сожги их, — спокойно посоветовал отец, — это единственныйдостойный выход в такой ситуации..

— Спасибо.

Он собирался положить трубку, когда отец вдруг спросил,уловив новые нотки в его голосе:

— Как ты себя чувствуешь?

— Немного болит сердце. Но в общем ничего. Спасибо тебе засовет.

— Подожди, — вдруг сказал отец. — Ты всегда знал мою позициюпо таким вопросам. Но сейчас, мне кажется, нельзя упрямо стоять на своем. Времяидет, и оно необратимо. Хватит оглядываться на вчерашний день. Нужно думать одне завтрашнем. До свидания!

Дронго положил трубку. Каким он будет, этот завтрашний день?Может, он все-таки совершает ошибку, не вернув документы в Москву? Зазвонилтелефон.

— Простите, что беспокою вас, — участливым голосом сказаладевушка, — мы только что получили телеграмму.

— Я занят, — устало ответил Дронго, — вы не могли быпозвонить позже?

— Но это важная телеграмма, — настаивала она.

Он вдруг осознал, что она говорит по-русски.

— Откуда телеграмма? — спросил он. — Это вы, Люси?

— Да, это я. Телеграмма из Москвы.

— Вы можете прочитать ее? — спросил он, все еще надеясь налучшее.

— Конечно, могу. Телеграмма из Москвы. Срочная. Для вас.Здесь написано, что ваш друг Маир Касланлы погиб в автомобильной катастрофе. Выменя слушаете?

Он опустил трубку. Закрыл глаза. Как же он мог не предвидетьтакой элементарной вещи?

Маира наверняка видели рядом с ним и решили, что он егосвязной. Наверное, они следили за ним и здесь, во Франции. Его убрал кто-то из…Впрочем, какая разница, кто именно. Его не стало, вот и все. Как это страшно…

— Вы меня слышите? — звала девушка, но он уже опустил трубкуна рычаг.

Он прошел в ванную комнату. Автоматически стал раздеваться,словно надеясь заглушить под горячим душем всю боль прошедших событий. Открылводу и встал под горячие струи, бьющие с таким напором, что кожу неприятнопокалывало.

«Луи де Полиньяк, — почему-то вспомнил он надпись насоседней двери, — Луи де Полиньяк», — повторил он, словно в этом словезаключался еще какой-то неведомый, третий смысл. Он потянулся за мылом,лежавшим справа. Мыло в этом отеле оставляли в изогнутых красных коробочках от«Нины Риччи». Он потянулся за коробочкой, но она вылетела из его рук, мыловывалилось на пол, и он перегнулся через край ванны, чтобы поднять его. Ноправая нога поскользнулась, он поднял левую и выпал на пол, при этом больноударившись. Мыло он видел, но подниматься не спешил. Просто лежал на полуванной. Сильно болело ушибленное колено. Он вдруг заплакал, беззвучно, безслез, страшно и глухо, как плачут только очень сильные мужчины. Вся боль и всесомнения последних дней словно сошлись сейчас в болевой точке осмысления словтой страшной телеграммы, которую он получил из Москвы. Жуир и стиляга,добродушный и мягкий любимец женщин, Маир меньше всего походил на разведчикаили связного. Но в данном случае, очевидно, в расчет не принимали ничего.

«Луи де Полиньяк», — как заведенный повторял Дронго, иаристократическая фамилия наполнялась другим смыслом, обретая нечто страшное.

Где-то далеко, в глубинах души, еще один человек, другой,более отстраненный и холодный, следил за ним, осуждающе покачивая головой. Этотвторой, наклонившись над первым, холодно рассуждал о возможности жертв в такойборьбе, о логичном исходе его командировки, о не менее логичной смерти МаираКасланлы. Но первый, лежавший на полу, упорно отмахивался от рассужденийвторого, продолжая плакать с широко раскрытыми глазами, кусая губы в непонятномгневе.

Он еще долго лежал на полу в этой неловкой, страшной позераненого человека. Затем поднялся и встал под душ. Сильно болело сердце, но онне обращал на него внимания, как не обращают внимания на назойливое насекомое.Но отмахнуться все же не удавалось. Сердце болело все сильнее, и он, закрывводу, достал полотенце и махровый халат.