— Вот же падаль! — Альтера брезгливо скривилась. — Из-за какой-то случки… Мразь!

Сложно было по ней определить, сожалела ли она о содеянном так же, как сейчас сожалел он. Вряд ли, Альтере не присущи сентиментальные порывы Твин, она руководствуется только одним — местью за свою испоганенную жизнь, за боль и унижения, пережитые в Легионе, за убитую мать, и осуждать бы её Керс не взялся, отнюдь, он и сам испытывал последнее время нечто подобное.

— Поймите, я не мог по-другому! — мясистые губы Биффа дрожали, борода мелко тряслась. — Узнай начальство, меня бы уволили, а я всю жизнь в Легионе служу…

— В нём ты и подохнешь, — Керс всё гадал, какую смерть заслуживает тварь, потворствующая жестокости своих подчинённых, тварь, что и сама не чуралась иной раз пустить кровь кому-нибудь из желторотиков. Сдёрнув с крючка ножны, он извлёк меч. Клинок намного длиннее привычного, идеально сбалансирован, сталь добротная, рукоять удобно легла в руку. Сразу видно, что оружие ковалось на заказ, у настоящего умельца, не то что зубочистки стражников. — Таран, уложи-ка поудобнее нашего друга. Угостим его напоследок кое-чем особенным.

Смекнув, что Керс собирается сделать, Альтера спешно спрыгнула со стола:

— Отдай его мне, желтоглазый!

— Нет, умоляю, пощадите! — заорал Бифф во всю глотку, пытаясь вырваться, но быстро был скручен здоровяком и уткнут мордой прямо в столешницу.

Требование Альтеры справедливое. Что бы ни было между ней и Слаем, но Твин, пусть и прячущаяся где-то внутри, несомненно, захотела бы отомстить. Протянув ей меч, Керс с отстранённым безразличием наблюдал, как Триста Шестой зафиксировал трепыхающегося мастера за шею, как Альтера пританцовывающей походкой обошла толстяка, остановилась за его спиной, с предвкушающей улыбкой осмотрела клинок и прицелилась:

— Расслабь попку, сладенький. Может я и не Триста Девяностый, но жало у меня знатное!

— Не надо, не делай этого! — мастер начал брыкаться, надеясь спастись от позорной участи. — Просто убейте, вы ж не зверьё!

— Ошибаешься, ублюдок, — Керс склонился над пунцовой мордой и заглянул в выпученные от ужаса глаза, — для вас мы всегда были и будем зверьём. Так зачем нам портить нашу репутацию?

— Легион вам этого просто так не!..

Когда-то давно, ещё в первые годы охоты, Керс с одним старшаком наткнулся на свору псов. Среди них была самка с детёнышами. Она огрызалась яростнее остальных, сражалась не на жизнь, отчаянно защищая своё потомство. Вой, с которым она умирала, чем-то напоминал вой подонка, когда лезвие меча, охваченное зелёным пламенем, вошло в его задний проход, как нож входит в подтаявшее на солнце масло. В иной бы раз Керс задался вопросом, оправдана ли такая жестокость? Ведь можно убить говнюка, просто перерезав ему глотку или выпотрошив, что ночного ящера, но разве тот задавал себе этот вопрос, занося кнут над мальками, полосуя им спины и казня виновных в надуманных им же преступлениях? И разве это преступление — желать свободы? Разве это преступление — любить кого-то или бороться за свою жизнь? Для одних почему-то это священное право, а для других — строжайшее табу. Так где же тот светлый, справедливый мир, обещанный предками? Чем они руководствовались, создавая Заветы? Благородным стремлением спасти человечество или лицемерием, в коем они настолько погрязли ещё до Великой Войны, что воспринимали его как данность?

Все эти дни Керс перечитывал письмо Седого, и с каждым разом доводы старого учителя выглядели всё более убедительными. Если осквернённые — новые люди, а не вырожденцы, несущие гибель человечеству, если об этом догадывался хотя бы один человек и промолчал, выходит, вся система Прибрежья — смергова хмарь, основанная на обыкновенном страхе перед переменами, и которую давно пора рассеять… или смыть кровью.

Когда Альтера провернула меч, Бифф почти не орал, не орал он и когда клинок вошёл до самой гарды. Мастер лишь протяжно стонал, надувал одутловатые щёки, и, царапая ногтями столешницу, смотрел помутневшим взором куда-то в угол комнаты.

Альтера отошла на пару шагов, с удовлетворённой улыбкой любуясь результатом:

— Ну как?

— Памятник великому Легиону, не иначе! — Керс прикончил остатки вина.

Триста Шестой хмыкнул над чем-то своим и сдавил толстую шею ублюдка. Раздался еле слышный хруст, и стон прервался.

— Эй!

— Хватит с него, — осадил он недовольно нахмурившуюся подругу. — Так ведь и впрямь не зверьё.

Кроме толстенной стопки досье и архивного ящика с делами тех, кого недавно продали, в кабинете обнаружился пухлый кошель с золотом и три облигации тысячным номиналом. Керс не особо представлял, много ли это — с деньгами он редко имел дело, но переворачивать всю хибару времени не осталось. Кроме всего прочего, предстояло провести освобождённых к туннелям до того, как в городе забьют тревогу. Пожар в терсентуме рано или поздно заметят, а рисковать желторотиками не хотелось, их ещё из зависимости от антидота вытягивать, не хватало вдобавок с ранеными возиться.

Как и было велено, собратья ожидали в казарменном дворе. Сонные, ещё толком ничего не понимающие скорпионы, в большинстве своём несмышлёный молодняк, они сразу же притихли, стоило Керсу показаться в воротах. Плётчики же, коим немало досталось у оружейной, с отрешённым видом, разбитыми в кровь лицами, в одном исподнем, зато с гордо поднятыми головами, молча наблюдали за происходящим. Запыхавшаяся сервус торопливо сообщила, что всё готово, и что им понадобится помощь — припасов много, самим не дотащить. Заверив её, что разберётся, Керс подошёл к стае, и желторотики тут же загомонили:

— Разрушитель…

— …Сто Тридцать Шестой!

— Слава Стальному Перу!

— Свободе слава!

Дождавшись Альтеру, он вскинул руку, призывая к тишине:

— Скорпионы! Запомните эту ночь — она первая в вашей свободной жизни, но не единственная для наших собратьев. Мы не остановимся, пока не уничтожим оставшиеся терсентумы, пока не выпотрошим Легион и не пустим кровь плётчикам, мастерам и магистрам — всем до единого! Мы спросим с них за каждого осквернённого, за каждого скорпиона, ординария и сервуса. Мы все едины, мы — народ, и мы больше не рабы!

Стая ощетинилась десятками рук с поднятыми двумя пальцами на манер скорпионьего жала. Боевой клич прокатился оглушительной волной и, пожалуй, его могли слышать даже в городе, если бы свободные не были глухи. Они давно могли узреть страдания и слёзы осквернённых, если бы не были слепы и чёрствы. А вот пламя они ещё как почувствуют! И пусть не ропщут, ибо уже поздно, настало время жатвы.

— Взгляните на них! — дождавшись, когда ликование стихнет, Керс указал на плётчиков. — Взгляните не как на ваших хозяев — их у вас уже нет и, клянусь Госпожой, больше не будет! Взгляните на них как на циничных бездушных тварей, купавшихся в нашей крови и считавших себя высшими существами, наделёнными властью безнаказанно издеваться над нашим народом, решать, кому жить на воле, а кому носить клеймо. Чем они отличаются от нас? Присмотритесь! Ноги, руки, головы… Они такие же, как мы, рождены одним с нами чревом — чревом человеческой женщины. Не бойтесь их — вы сильнее, не гните перед ними спины, не пресмыкайтесь — вы ничем им не обязаны! Запомните, мы — свободный народ, и никакая мразь не посмеет больше клеймить наших детей! А за наше клеймо они заплатят сполна!