– Вы можете назвать номер, сэр?

– Это насчет вмешательства Министерства, вы там легко найдете. А, погодите-ка, вот оно. Рт ноль четыре одиннадцать, за прошлую субботу. Пришлите немедленно.

Он едва успел разделаться еще с полудюжиной бумаг, как чпокнула пневматическая труба и на стол к нему выскочил маленький цилиндр. Мистер Кику вставил его в читальный аппарат и поудобней уселся в кресле. Большой палец правой руки лег на регулятор скорости движения текста по экрану.

Менее чем за семь минут он просмотрел не только полную стенограмму суда, но и доклад Гринберга о прочих событиях. Мистер Кику читал с помощью этой машины не менее двух тысяч слов в минуту; диктофонные записи и личные устные доклады были, по его мнению, пустой тратой времени. Однако, когда машина щелкнула и остановилась, мистер Кику решил, что на этот раз без устного доклада не обойтись. Он наклонился к селектору и повернул тумблер:

– Гринберг.

Гринберг поднял голову от стола:

– Как поживаете, босс?

– Зайди, пожалуйста, ко мне. – И, не тратя времени на вежливости, мистер Кику отключил связь.

Гринберг подумал, что босса, похоже, снова беспокоит желудок. Но придумывать себе какое-нибудь позарез срочное дело за пределами Министерства было уже поздно, так что он поспешил наверх и предстал перед мистером Кику с обычной своей улыбкой во все лицо:

– Привет, босс.

– Доброе утро. Я читал твой отчет о вмешательстве.

– Ну и?

– Сколько тебе лет, Гринберг?

– Что? Тридцать семь.

– Мм. И в каком ты чине?

– Сэр? Офицер дипломатической службы, второй класс. Исполняю обязанности по первому.

«Что за бред? – подумал он про себя. – Дядя Генри и так все знает… до размера моих ботинок включительно».

– Достаточно взрослый, чтобы хоть немного соображать, – вслух размышлял Кику. – И чин вполне подходящий, чтобы самому быть послом… или первым заместителем какого-нибудь политикана, которого назначили послом. Сергей, как вышло, что ты оказался таким отъявленным тупицей?

У Гринберга заиграли на щеках желваки, но он ничего не ответил.

– Ну так как?

– Сэр, – ледяным голосом ответил Гринберг, – вы старше и опытнее меня. Так разрешите полюбопытствовать, как это вышло, что вы оказались таким отъявленным хамом?

Губы мистера Кику слегка дрогнули, но улыбаться он не спешил.

– Хороший вопрос. По делу. Мой психиатр объясняет это тем, что я – прирожденный анархист, попавший не на свое место. А теперь садись, и мы все-таки поговорим на тему, почему ты такой тупица. Сигареты в подлокотнике.

Гринберг сел, выяснил, что он, как всегда, без спичек, и попросил прикурить.

– Я же не курю, – ответил Кику. – Но мне казалось, что эти зажигаются сами. Нет?

– А, да, я и не заметил. – Гринберг закурил.

– Вот видишь? Для чего, спрашивается, у тебя глаза и уши? Сергей, как только эта тварь заговорила, ты был обязан отложить слушание до тех пор, пока мы не узнаем о ней все.

– Мм… видимо, так.

– Он еще говорит «видимо»! Сынок, твой внутренний сигнал тревоги должен был греметь, как будильник в понедельник утром. А ты? Ты позволил, чтобы кто-то другой выложил тебе все возможные последствия этого дела. И когда выложил? Когда ты считал суд уже законченным. И кто? Какая-то малолетняя пигалица. Я рад, что не читаю газет. Вот уж они, наверное, отвели душу.

Гринберг покраснел. В отличие от босса он газеты читал.

– А потом, когда она уложила тебя на лопатки, ты жалко барахтался, пытаясь встать на ноги, вместо того чтобы ответить на ее вызов. Ты спросишь каким образом? Да просто отложив слушание и постановив провести исследование, причем сделать это надо было в самом начале. Ты…

– Но я же постановил его провести.

– Не перебивай, я хочу поджарить тебя с двух сторон. Затем ты начал выносить решение, невиданное с тех пор, как Соломон постановил распилить младенца пополам.[49] Ты что, учился заочно? И в какой дыре, позволь мне узнать?

– В Гарварде, – угрюмо ответил Гринберг.

– Хм… Ладно, пожалуй, я был чересчур строг к тебе, малыш. Ты вырос среди умственно отсталых. Но ради семидесяти семи семизадых богов Сарванчила пусть мне кто-нибудь объяснит, что ты делаешь потом! Сначала ты отклоняешь прошение мэрии об уничтожении этой зверюги в интересах безопасности населения, а затем поворачиваешь на сто восемьдесят, господи помилуй, и удовлетворяешь это прошение, и говоришь, чтобы они его убили… после формального одобрения нашего Министерства. И все – за каких-то десять минут. Тушите свет, все смеются. Сынок, ты можешь выставлять самого себя идиотом, сколько душе угодно, но Министерство мог бы и пожалеть.

– Босс, – с непривычной покорностью ответил Гринберг, – я ошибся. А когда я увидел свою ошибку, то сделал единственное, что мне оставалось, – пересмотрел решение. Зверь и вправду опасен, а держать его взаперти в Вествилле просто негде. Имей я на то право, я приказал бы уничтожить его немедленно, не дожидаясь одобрения Министерства, то есть вашего.

– Ничего себе!

– Вас там не было, сэр. Вы не видели, как рушится толстенная стена. Вы не видели всего этого бедлама.

– Не думай, что ты меня убедил. Сам-то ты видел когда-нибудь город, снесенный с лица земли водородной бомбой? А ты мне про какую-то стенку в провинциальном суде! Небось подрядчик-ворюга намешал песку вместо цемента.

– Босс, вы бы видели клетку, из которой он перед этим вырвался. Стальные двутавровые балки, все на сварке. Он сломал их, как соломинки.

– Насколько я понимаю, в этой клетке ты его и осматривал. Почему ты не побеспокоился, чтобы его закрыли понадежнее?

– Я думаю, что строительство тюрем – это не по профилю нашего Министерства.

– Сынок, все, что хоть в малой степени связано с чем-нибудь «оттуда», – по нашему профилю. И ты это прекрасно знаешь. Когда ты будешь помнить это во сне и наяву, когда проникнешься этим до мозга костей, ты начнешь проскакивать через формальную рутину с той же скоростью, с какой почетный председатель снимает пробу с супа в больнице для бедных. Ты должен был держать ушки на макушке, держать нос по ветру и высматривать все, что относится к «особым ситуациям». А ты с ходу угодил в лужу. Теперь расскажи мне про зверя. Отчет я читал, фотографии видел, но я не могу еще по-настоящему почувствовать его.