- Методами, - приподнялся Данте, пытаясь занять сидячее положение, - фанатичная вера и сильное тоталитарное правление и спайка вокруг единой идеи. Нет, не поймите не правильно, я не против этого, если это делается Рейхом, но ведь люди… они могут принять это как смену равного на равное.

- А что нам люди? Коммандер, ты не глупый человек и знаешь, что если дать полную волю народу и вечно прислушиваться к людским страстям и желаниям, то мы построим новый Содом, как было в эпоху прошлого, - затараторил капитан. – А методы? Они уже вкраплены в души людей, и без них не обойтись. Только Теократия использовала эту методу для ублажения кучки буржуев, а мы силой веры и тотальным подчинением построим новый мир, выкуем его в горниле войны.

- Вас бы в проповедники, - посмеялся Данте. – Конвунгар, если бы был, оценил ваши речи. Кстати, что с ним?

- Я думаю, ты и сам понимаешь. Не думаю, что из того гнилого дворца ещё выбрался кто-то, кроме вас.

- Он…

- Да, погиб, скорее всего. Единственное, что мы можем для него, так это помянуть в корабельной часовне. Да, он пошёл по сути на самоубийство, впрочем, это едва был его выбор.

- То есть? Он сам решился идти в эту мясорубку.

- Так, то оно возможно и так, но всё же ему это посоветовал сам Император, а его мотивы, как сказано – заранее благородны.

- Но как так? Что бы одного из великих людей Рейха бросили как одного из рядовых агентов?

- Данте, мы – «Крестоносцы», не просто полководцы Канцлера. Мы хоть и сражаемся за него, являемся символами старого мира, прошлого, которому нет благой в будущем. Мы лишь те немногие, единицы из сотен себе подобных, которые смогли подняться против гнилого бытия, но на этом наша миссия оканчивается.

- То есть, вы хотите сказать, что…

- Именно, Данте, мы уходим, один за другим и каждый по своей причине, как и было у Конвунгара.

- И почему же решился уйти господин Чжоу? – с давлением спросил Данте.

- Он потерял друга при битве за Флоренцию, вместе со всеми своими братьями по оружию и войсками. Как думаешь, что чувствует полководец, растерявший почти всех солдат? – Данте чуть припустил взгляд и Андреас договорил. – Вот именно. А Канцлер лишь подтолкнул его к исходу.

- И что мы тогда можем?

- Последнее, что мы можем, что сделают «Крестоносцы», так это принять участь и угаснуть, став историей, но прежде, когда наступит этот момент, мы сами будем творить историю. – И заметив укоризненный взгляд коммандера, капитан напористо продолжил. – И не нужно так смотреть, парень. Канцлер – мудрейший человек и он знает, что будущее творится только тогда, когда его отпустило прошлое, в тот момент, когда моменты прошлого выпустили человека для пути вперёд, и для этого нужно избавиться от всех обременяющих прогресс вещей, даже если эта «ненужная вещь» ты сам.

Данте примолк, смотря на капитана. В его взгляде нет страха или боли, только верность делу и беззаветная преданность Канцлеру. Он готов хоть сейчас уйти в безвестность, только чтобы будущее человечества вершилось дальше без тормозов и ненужной архаики. Он стирает с лёгкой руки такой анахронизм прошлого, как Теократия, но и сам считает себя пережитком прошлых дней. Такой человек вызывает странные ощущения у Валерона, с одной стороны им охота восхищаться, а с другой накатывают волны негодования, от того, что он готов без вопросов уйти с лица истории.

- Что теперь будет с городом?

- Он сгорит в огне, как Содом, как Гоморра, дождь из раскалённой серы падёт на него.

- Правильно, - грузно отчеканил италиец, - это единственно верное решение насчёт того проклятого места. Он не заслуживает снисхождения.

- А ведь Град изменил тебя, Данте Валерон, - с усмешкой подметил Андреас. – Теперь ты не тот, кем был до него, не юноша из Сиракузы-Сан-Флорен, чающий наступления благого мира для всех, - капитан поднялся и переместился к стеклянной дверце шкафа. – Теперь ты воин, истинный паладин Императора, который не болеет от излишнего милосердствования и стремления спасти каждого.

- То есть? – строго нахмурился Данте, прижав ладонями простынь. – Я был… как…

- Нет, - капитан достал какую-то книгу, обтянутой синей обложкой и занял место рядом с Данте, - ты был привлечён к операции, потому что у нас очень мало агентов, а стремление Канцлера тебя… перековать… это удачное обстоятельство.

- Ничего не понимаю, - растерянно твердит Данте и видит, как ему капитан протянул книгу и спросил. – Что это?

- «Учение Императора о милосердии». Прочитай это, и ты поймёшь, что от тебя теперь требуется. Что касается Канцлера и тебя, не секрет, что после того, как ты пленил Князя Сицилии, а затем спас его в ложе, у него появились на тебя планы. Какие, никто не знает, но отправить тебя в тот Град, было его идеей.

- Но почему? Если я, то к чему было моё участие?

- Главное, что ты должен был понять – излишнее милосердие, когда строится новый, лучший мир, губительно, - командир корабля отошёл и занял место за креслом. – Власть после великого разброда не строится на сострадании или жалости, к этой власти восходят силой оружия и огня, но не слезливыми мольбами и жалостливым сочувствием.

Эти слова только заставили обратиться Данте к неоднозначным мыслям. Он до сих пор не может понять, зачем его кидали в самое пекло, но он больше не чувствует сострадания к тем людям, против кого воевал. Нет, его душа ещё плачет по тем, кто страдает в жестокой агонии умирающего мира и готов его низвергнуть, но вот того сочувствия, что пылало в нём раньше, больше не горит. Раньше Валерон стремился поскорее закончить боевые действия, чтобы выжило побольше обычных людей, но теперь он согласен с той возможностью, что огонь войны сожжёт всех кого нужно, чтобы спасти горсть праведников.

А тем временем Андреас достал какую-то бумагу и стал читать с листа:

- Сардиния – отклонился от выполнения задачи, чтобы устранить угрозу для гражданских лиц и подставил фланг для атаки. На Корсике – высказывался против отравления пунктов питания, чем едва не сорвал операцию по подрыву обороноспособности противника, - капитан с частичкой