темноты добраться до бочек не получилось. Последние метров триста топал с включённым фонариком в руках, работает он от нажатия рукоятки, вот я кисть и тренировал. Давил с определённой частотой, это и позволяло держать луч более менее стабильным. На поворотах или разветвлениях, светил по сторонам, чтобы осмотреться, прикинуть, что к чему и топал дальше. Нет, дорогу в основном, я знаю, но лишняя предосторожность не помешает, блуждание в снегопад мне ни к чему.

Первое, чем занялся по приходу к объектам, это попытался вытащить из морозной берлоги кота. Я уже десять раз пожалел, что оставил его в этом месте. Погорячился, честно скажу. Да и чёрт бы с ним, с этим тулупом, вонял он и без специфических отметин достаточно хорошо. Открыл двери, крайней от меня бочки, крикнул туда: — «Кис — кис» и… И ничего. Совсем ничего. Недождавшись благодарного ответа или вовсе безумного прыжка, отправил внутрь ярко жёлтый свет механического луча. Сначала он осветил всю мебель, затем залез под узкую кровать, на полки, под поломанные стулья, а потом в панике обрушился на стены — холодные и неприветливые. Но кошары и там не было.

— Он что, как кофе, растворился? — нервно засмеявшись, пошутил я.

Шутки шутками, но мне стало жутковато. Кота действительно не было, нигде. Я буквально по сантиметру исползал холодное жилище. Просветил «посудину» вдоль и поперек. Пусто. Животное отсутствовало. Его не было ни в живом, ни в мёртвом состоянии. Лишь эфир был наполнен воспоминаниями о нём. Наследил безобразник в помещении изрядно, везде где можно оставил жидкость и две полноценных кучи дерьма. На славу постарался. Молодец.

— Это всё хорошо, конечно — облегчённо выдохнув уже у порога, воняло в помещении так, что было действительно невмоготу. — Но сейчас то он, где?

Я с опозданием посветил себе под ноги. Поздно. Ничего тут уже не разберёшь. Свежий снег все следы засыпал и мои, и те, что могли остаться от исчезнувшего кота.

— Нет — попробовал я во всём разобраться, отдышавшись на свежем воздухе. — Я могу поверить в то, что этот гад, каким то непостижимым образом, сумел открыть двери. После того, как он нассал на мой тулуп, нисколько не заботясь о последствиях, я во многое могу поверить. Но вот, чтобы он их ещё и закрыл, выбравшись наружу, в такое не поверю ни за что. На хрена ему это надо было?

Потоптался на пороге, извилинами повертел, а затем ещё раз в бочке всё перевернул, перепроверил и, понятное дело, никаких изменений не нашёл. Плюнул смачно прямо на пол, после того, что с ним сделала эта скотина, хуже не станет, в сердцах ругнулся, развернулся, вышел из дома и зло кинул прямо в мороз: — «Да провались он пропадом, сыкло блохастое!». Снова отдышался и пошагал домой, осознав по дороге, что прожив в бочке лишь сутки, считаю её за дом. Странно, к чему бы это.

Пока разжигал печку, пока промокшую обувь снимал, портянки, штаны и гимнастёрку сушиться вешал — прошло не меньше полу часа. За это время о еде даже и не думал, а как со всем разобрался, тут на меня жор и напал, да такой ядрёный что думать, о каком нибудь разогреве не было никаких сил. Банку сардин в томате съел так, как была, хотя память о «черноморской кильке» до сих пор во мне не умерла. Умом переварив только что содеянное, резво выбежал наружу, почти в чём мать, там по быстрому набрал в кастрюлю снега, влетел назад и поставил его кипятить.

— Завтра надо будет, прямо с утра, за салом сбегать — уже сидя на кровати, накинув на плечи «солдатский плед», выговаривал я себе. — Хватит жрать чего попало. Хлеба ещё прихвачу, картошки. Плевать, что промёрзли. Оттаят, сварю и вечером, как миленький всё проглочу. Эх, жаль не купил у деда хотя бы одну банку солёных огурцов, сейчас бы пошли, как пельмени в сметане.

Стоило подумать про сало и огурцы, тут же во рту защипало и в огромном количестве образовалась слюна.

— Да гори оно всё, ясным пламенем. Мне чего тут, с голоду помирать! — выкрикнул я и открыл последнюю банку тушёнки.

Утром меня никто не будил, но встал я всё равно рано. Часы показывали только шесть тридцать пять утра. Спать больше не хотелось, да и заставлять себя ещё уснуть, тоже желания не имел. Поднялся. По быстрому оделся, закинул в печурку последние полешки, поставил кастрюлю с остатками кипятка на огонь, одел сапоги и пошёл на улицу, перетаскивать в тёплое место дрова. Сегодня придётся много работать и ходить по снегу, в основном пешком, так что вечером топить буржуйку долго буду, чтобы как следует просушить сапоги и бельё. Снегопад ночью не кончился, а наоборот, лишь усилил свои притязания. Чует моё сердце, денёк будет ещё тот.

— Да-а — протянул я, почесав за ухом. — Похоже, надолго я здесь застрял.

К машине вышел не дожидаясь начала рассвета. Куда топать помню, а траншею мою всё равно уже занесло. Шёл уверенной походкой, совсем не глядя по сторонам. Останавливался только два раза и то лишь для того, чтобы нормально обтереть лицо. Снег — зараза, так и валит, можно подумать, что он до этого целый месяц отдыхал.

Ниву хорошо замаскировало, не знал бы точно, где она стоит, прошёл бы мимо не заметив. Ещё парочку таких снегопадов, да метелей штуки три и всё, я её до лета не увижу, превратится она в огромный сугроб.

— Надо будет что то вроде вешек поставить — открывая дверь, предложил я себе. — И продуктов набрать не меньше, чем на неделю. Кто его знает, как там дело дальше пойдёт.

В мешок кинул пять огромных кусков сала, пару куриц, всю картошку и морковь, овощи надо есть, промёрзли очень, до оттепели точно не доживут. Лук и чеснок вид имели тоже не очень благородный, но их не варят, в таком состоянии загрызу. А вот хлеб и вовсе превратился в камень, убить можно, если сильнее ударить по голове. Ладно не беда, оттает, потом в печке прожарю и будет снова, как молодой. Надо привыкать к тому, что лучше, наверняка, уже не будет. Чего чего, а хлеб точно долго не увижу. Пекарни закрыты, а сам его печь, я не могу. Напихал ещё рыбных консервов, сгущёнки, дефицитной печени трески, сардин и конечно тушонку, без неё в мороз никуда. Помню, как мне её из под полы продавали, сейчас смешно, а тогда ликовал. Как же, снабдили