По приказу Гиршфельда главной задачей становилось подавление гражданского сопротивления военными методами. Это означало открытый террор в городе и стрельбу без предупреждения. Из военного гарнизона выделялись специальные отряды, которые должны были патрулировать улицы.

Вторым приоритетным заданием Гиршфельд назвал полную ликвидацию уличных банд. Для этого применялся опять-таки метод военного террора. По законам военного времени предлагалось проводить короткий трибунал и сразу расстреливать всех, кого полиция заподозрит в причастности к криминальным бандам.

– Расстреливать на месте всех! Протоколы напишем потом, – говорил Гиршфельд, – только так мы покончим со всей этой нечистью, со всеми этими королями Молдаванки, которые возомнили себя законной властью в городе!

Полиции совместно с жандармами предлагалось устроить такой кровавый террор, чтобы больше никто не смел выходить с грабежами и стрельбой на улицы. Все это говорилось абсолютно безаппеляционным тоном, и Володе хотелось схватиться за голову. Он уже понимал, что грабежи не прекратятся до тех пор, пока в городе не прекратится голод, ведь большая часть населения Одессы и абсолютно вся Молдаванка живет в такой нищете и отчаянии, что для многих семей вооруженный грабеж часто единственная возможность выжить.

Но, похоже, в полиции никто не собирался это понимать. Город уже захлебывался от кровавого террора с обеих сторон – жандармы уничтожали криминалитет, а уличные банды с Молдаванки, в свою очередь, уничтожали жандармов.

Ну а Полипину и Володе было дано личное распоряжение Гиршфельда подготовить все документы по делу Ивана Гекатова, так называемого Людоеда, на суд, который должен был состояться в феврале.

– Дата суда уже назначена, – сказал Гиршфельд, – и нет никакого сомнения, что приговором будет повешение. Я не потерплю никаких проволочек. Мы должны показать всему городу, что боремся с преступностью не только на словах, но и на деле. Людоед должен быть повешен. И повешен до того момента, когда в городе начнутся серьезные уличные бои. Суд назначен на 25 февраля, и до 15 февраля дело должно быть полностью закрыто. Я жду от вас все документы, оформленные, как полагается по закону. Учтите: поблажек больше не будет, никому, ни по какому поводу. Будет проволочка – оба пойдете под военный трибунал.

Так Гиршфельд намекал на изменившееся положение Володи, который больше не был племянником губернатора, а стал одним из рядовых полицейских офицеров.

Вечером, впервые за столько дней, Володя зашел к Тане. Но ее дома не было. Дверь открыла Лиза и, смущаясь, сказала, что Таня пошла навестить свою подругу детства, но очень скоро придет. Володя вернулся к себе и стал писать стихи, и писал их до тех пор, пока Таня не постучала в его дверь. Разрумянившись на морозе, она была невероятно красивой, и Володя понял, как страшно по ней скучал.

Пытаясь согреть, он взял ее руки в свои и нежно поцеловал ее пальцы – самые прекрасные на свете. Таня засмеялась и отняла руки.

– Ты заставишь меня жалеть, что я пришла к тебе, – кокетливо сказала она.

– Никогда на свете! Просто… Я так сильно скучал.

– Я тоже.

Внезапно Володя понял, что ее слова – не пустой звук. В глазах Тани появилось что-то новое, они сияли как огромные далекие звезды, отражая в себе целый мир. И в этом мире центральной фигурой был он, Володя. Впервые он понял, что Таня смотрит на него не просто так, что он дорог ей, дорог по-настоящему, и это внезапное открытие вдруг наполнило его душу таким ликованием, что он едва не потерял сознание от этого внезапного счастья.

Дальше все произошло как-то очень естественно и быстро. Огромные глаза Тани вдруг оказались совсем близко от его лица, а губы впились в его губы с такой силой, что от сладости и страсти этого поцелуя у него свело дыхание. Никогда в жизни никто его так не целовал! Безумная любовь к Тане превратилась в сияющий костер страсти, и эта страсть захватывала его целиком.

– Не надо было сюда приходить, – Таня отстранилась от него, волосы ее были растрепаны.

– Но я люблю тебя! Я так сильно люблю тебя… – голос Володи дрожал.

– Я знаю. Ты тоже мне очень дорог.

– Ты любишь меня? Скажи! Ты тоже меня любишь?

– Люблю, – ответила Таня тихо, и Володя вдруг почувствовал какой-то страх, который не мог объяснить. В этом слове, которое должно было наполнить его небывалым счастьем, вдруг послышалась какая-то угроза…

– Мне лучше уйти. – Она направилась к двери так быстро, что Володя с трудом удержал ее за руку.

– Ты хочешь уйти потому, что призналась мне в любви? – спросил он.

– Все так сложно, ты не поймешь. – Таня не смотрела на него.

– Таня! – воскликнул Володя.

– Зачем ты приходил ко мне? – внезапно перевела она разговор.

Тут только Володя вспомнил, что собирался ей сообщить.

– Определена дата суда над Людоедом – 25 февраля.

– Что? – В глазах Тани вдруг сверкнуло такое пламя, что Володя даже отступил на шаг. – Разве его не выпустят?

– Нет, конечно. После суда его повесят.

– Но он не Людоед!

– Это уже не имеет никакого значения. Дело должно быть закрыто.

– Боже… Это ужасно… – Таня вдруг издала какой-то горловой всхлип и быстро выбежала из квартиры. Все это показалось Володе таким странным, что он даже не стал ее удерживать.

В середине февраля в Одессу неожиданно прибыл новый губернатор Владимир Есаулов, с пометкой в приказе «И. О.» – исполняющий обязанности. Он сразу же одобрил военный террор против уличных банд, а начальник сыскной полиции Гиршфельд даже получил благодарность. Есаулов также подписал приказ об окончательной дате суда над убийцей Иваном Гекатовым по кличке Людоед. Она не изменилась – 25 февраля.

В этот день Таня проснулась до рассвета от острой, колющей боли в сердце и, встав с кровати, долго смотрела на морозные узоры за окном. Эта ночь была страшной. На протяжении ночной, погребающей ее темноты Таня то впадала в крайнее, почти безумное отчаяние, то вдруг в нее вселялась надежда – точно такая же безумная. Надежда на то, что суда не будет, что по дороге к суду Геку отобьют братья-бандиты, что суд оправдает его за отсутствием улик, что ему не вынесут смертный приговор… Эти жуткие переходы от отчаяния к надежде вконец измотали ее душу. И к рассвету Таня уже не могла ни надеяться, ни тосковать – только молча, с болью, смотреть в темное стекло.

Там, в темном стекле, из этой страшной ночи, ей улыбался Гека – с лучистым взглядом и искринкой в глазах, с непокорным вихром черных волос, похожих на птичьи перья. Гека – с добрыми глазами и горячим сердцем, когда-то решивший отдать за нее жизнь. Падая в темную пропасть, Таня протягивала к нему руку. Но Гека, вместо того чтобы ухватить и крепко сжать ее в ответ, исчезал, удалялся, уходил ввысь, все дальше и дальше, словно навсегда прощаясь с ней.

Никто, ни одна живая душа не знала о том, сколько горьких слез пролила Таня наедине с собой, запершись в своей комнате. Она страшно и мучительно винила себя за всё, что произошло. Таня была в таком отчаянии, что на нее было страшно смотреть. Лиза вся извелась, напрасно уговаривая ее поесть или прилечь. Все было бесполезно, и высохшая от горя, осунувшаяся Таня бесконечно ходила по комнате, словно измеряя шагами всю степень беды, случившейся с ней.