О боже.

– Джонатан, – прошипел его муж. – Какое тебе дело?

– Хм, мне любопытно. На этой неделе я просмотрел журнал. На фотографиях я не увидел и намека на яйца или на что-либо еще, а под углом, под которым были сделаны эти снимки, это представляется абсолютно невозможным. Меня не волнует, насколько стянута чья-то мошонка, физически невозможно, чтобы где-то хотя бы чуть-чуть не выглядывали яйца. Понимаешь, о чем я?

Они говорили о фотосессии для «Анатомического выпуска», и, конечно, спросил об этом не кто иной, как Джоджо.

– Возможно, мне нужно будет купить этот журнал, когда он выйдет… – заговорила мама, прежде чем Руби и Джоджо почти завыли: «Прекрати!» и «Никто не желает слышать об этом!»

– Вы оба такие чувствительные, – пробормотала мама, но не продолжила фразу. – У меня есть глаза. Человеческое тело – восхитительное творение, разве не так, Иван?

В голосе Ивана не было нерешительности, когда он ответил:

– Да, это так.

– Я уверена, что Ворчун смотрелась прекрасно.

Повисла пауза, после чего Иван спросил:

– Кто это – Ворчун? Джесмин?

– Да.

Секунду все молчали, пока в разговор не вмешался Джоджо:

– Она ненавидела Белоснежку, когда была маленькой.

– Почему?

Ответила мама:

– Потому что она… как она обычно говорила? Ленивая пердунья, которая обманывает мужчин?

Джоджо прыснул со смеху, что вызвало у меня улыбку.

– Она всегда очень сердилась, когда смотрела этот мультфильм. Помните? Она обычно сидела у телевизора и обзывалась. Она терпеть его не могла, но все равно смотрела снова и снова.

Теперь засмеялась Руби.

– Она обычно расхаживала и говорила, что Белоснежка не такая уж красавица, и даже если бы она была красавицей, ей надо бы хоть немного уважать себя. Она даже не понимала, что это значит, но она слышала, как ты, мама, однажды так сказала, и запомнила.

Потом засмеялась мама.

– Вот почему мы прозвали ее Ворчуном – она говорила, что он – единственный умник из всех гномов, потому что знал, что у него есть причина для плохого настроения. Целый день он работал в шахте, а потом ему приходилось заботиться о какой-то девчонке, которая бездельничала. – Она расхохоталась. – Ох уж эта девочка… В том, что из нее получилось, виноваты все. Она набралась этого от нас. Иван, это наша вина.

Снова повисла тишина, а потом я услышала:

– Она мой кумир, – это была Руби, за чем последовал хриплый смех, должно быть, Аарона.

– Это моя дочка, – отозвалась мама.

У меня защекотало в носу и слегка защипало глазах.

Ладно, не слегка.

Я хлопала глазами, слушая, как они смеются, пока брала себя в руки, чувствуя, что у меня в груди разрастается, разрастается, разрастается приятное ощущение тепла. От этого мне стало… легче. Легче, чем накануне вечером после того, как Иван был так нежен со мной.

Пару раз сглотнув и шмыгая носом, чтобы убедиться, что я пришла в нормальное состояние, я направилась на кухню и увидела, что все, за исключением маминого мужа, сидят вокруг острова. Бен был занят тем, что перемешивал в гигантской кастрюле на плите свой потрясающий соус чили, стоя спиной к остальной компании. Между Иваном и моей сестрой пустовало одно место, а другое свободное место находилось между Аароном и Джонатаном.

Я предпочла занять место рядом с Иваном.

И почему-то, недолго думая, я незаметно положила свою ладонь на ближайшее ко мне бедро и сжала его. Без всякой задней мысли, просто так, не слишком сильно и не слишком слабо. Друзья так делают, правда?

– Джес, – заговорила Руби, склонившись над столом и натянуто улыбаясь мне, отчего я насторожилась. – Я знаю, что ты очень занята…

Почему у меня затрепетало в желудке?

– …но, помнишь, несколько недель тому назад мы говорили о том, что ты присмотришь за детьми? Как ты думаешь, ты все еще можешь это сделать? – Она улыбнулась. – Если нет, ничего страшного.

Мой желудок сжался. Это произошло слишком быстро. Но я ничего не могла поделать с ним. Возможно, я смогла бы. Мне надо было постараться.

– Я не забыла об этом, – сказала я ей, стараясь не обращать внимания на напряжение, возникшее где-то посередине моего тела. – Я могу присмотреть за ними.

– Ты уверена? Потому что…

Я попыталась улыбнуться ей. Я попыталась сказать ей, что я люблю ее, и – да, ее детей я тоже люблю. Я сделала бы для них все, что угодно. Но вместо этого я сказала так мягко, как только могла: – Да. Безусловно. Я могу присмотреть за ними.

– Мы тоже можем присмотреть за ними, – подал голос Джоджо.

Я бросила на него взгляд.

– Нет. Я могу посидеть с ними. Найди своих собственных племянницу и племянника.

Джоджо закатил глаза и повернулся к Постреленку.

– Я могу присмотреть за ними в любое время, Руби. Нет нужды, чтобы их воспитанием занимался дьяволенок.

– Ты действительно хочешь, чтобы Бенни просыпался от того, что его станет будить Шрек-младший? – спросила я сестру, окидывая брата взглядом.

– Я среднего роста, – заявил Джоджо.

– Разумеется, бука, – ответила я, искренне улыбаясь ему. – Так или иначе, ты не сказал, что не похож на Шрека, поэтому…

Джонатан решил почесать лоб. Средним пальцем.

– Вы двое, не прекратить ли вам? – наконец со вздохом сказала мама.

– Джоджо, ты правда не похож на Шрека, – добавила Руби. – Скорее, я думаю, на ослика Данки.

Джонатан только захлопал глазами, глядя на нее, прежде чем скользнуть взглядом по мне и сказать:

– Нет ничего хуже твоего влияния.

– Маменькин сынок.

Мой брат посмотрел прямо на сидящего рядом со мной Ивана, опять поднеся средний палец ко лбу – разумеется, для меня, – и сказал:

– Иван, если ты случайно споткнешься и упадешь, когда будешь делать с ней поддержку, ни один из нас не станет винить тебя. Правда.

Мое колено ощутило прикосновение бедра, а спустя секунду – ладони, которую я очень хорошо знала.

– Я буду иметь это в виду. Возможно, во время показательных выступлений после мирового первенства, – предложил мой партнер.

И я не смогла даже рассердиться или расстроиться.

– Тебе не нужно идти со мной, – сказала я Ивану, когда мы вышли из его машины. Я неосознанно потирала странно покалывающее горло, беспокоившее меня весь день. Я ругала себя за то, что оставила свою бутылку с водой в машине и у меня не было возможности вернуться и взять ее, иначе я навлекла бы на себя гнев Нэнси Ли.