– Не дрейфь, парень, – Лют вместе со своей свечой склонился к самому лицу умирающего, – я не одного такого вытащил с того света, и знаю, что говорю.

– Спасите меня, и я сделаю все, что угодно! – в глазах монаха сверкнул слабый лучик надежды.

– Все делать не надо, даже для меня, – ухмыльнулся боярин, доставая из потайной кожаной сумочки за поясом крохотную склянку, – а вот как ты сюда попал и куда делся ваш поп, ты мне должен сказать прямо сейчас. Иначе зелье целебное не подействует.

– Здесь ход подземный за стены ведет, – монах ткнул пальцем в тьму за спиной Люта, – а мы вместе со святым отцом следили за язычниками, которые должны были привести нас к тайному храму в горах. Потом, словно из-под земли, появился воин, который убил много наших синодиков, сопровождавших нас. Меня только тяжело ранили, потому что я хотел им помочь и был на шаг за их спинами. Братья же очень испугались, решив, что это сам дьявол во плоти, потому что ни один человек не может так биться. Они хотели вернуться назад, но святой отец пригрозил им страшным проклятием, и тогда они ушли дальше, бросив меня одного умирать. Я их звал и просил помощи, но святой отец сказал, что сейчас дорога каждая секунда, а еще после гибели синодиков ему нужен каждый человек, и он никого не может оставить со мной, а я должен терпеть, как терпел Христос, и быть готовым принять смерть мученика за свою веру, как принял ее сам Христос. А я совсем молод и не хочу умирать!

На глазах парня появились слезы.

– Да кто же хочет? – вздохнул боярин. – Никому смерть не люба, кроме тех, кто сделал символ смерти предметом своего поклонения.

– Это кто же такие? – мертвенно бледное лицо монаха изобразило искреннее удивление и гнев.

– А ты что, разве не знал, что распятие и есть символ смерти? – в свою очередь удивился Лют.

На крест, который всегда у славян был знаком Небесного Света и знаком бога Свянтовида, повесили покойника, или умирающего, и сделали его знаком Тьмы и смерти.

– Это не так, – монах чуть привстал, и глаза его загорелись лихорадочным блеском.

– Ладно, ладно, ты не суетись, мы обо всем поговорим позже, – Лют легонько дотронулся до головы монаха, – выпей-ка лучше зелья целебного, а то, не ровен час, помрешь тут, а мне за тебя ответ держать перед Богом.

– Каким Богом? – слабеющим голосом спросил неугомонный юноша.

– Своим, конечно же. Или ты думаешь, что, кроме вашего Иеговы, других богов и быть не может, – боярин быстро наклонился и, не дожидаясь ответа, подхватил голову раненого и влил в его рот, раскрытый для очередного вопроса, немного тягучей темной жидкости из своей склянки.

Потом так же быстро дал запить свое зелье водой из стоящего рядом кувшина.

– Болтать ты, парень, горазд, – Лют бережно спрятал склянку в кожаную сумочку за поясом, – а вопросы раньше надо было задавать, когда в монахи шел.

– Так я и не шел, – юноша чуть оживился, почувствовав, как целебный бальзам растекается по жилам. – За долги, чтоб спасти семью от разоренья, отец пообещал меня отдать в монастырь. Вот и отдал.

– Бывает, – боярин крепко завернул раненого в овчину, на которой тот лежал, и взвалил его на свое богатырское плечо, – это, значит, тебя почти, как в рабство, продали.

Юноша ничего не ответил на это и только промычал что-то нечленораздельное. «Ну все, пошла в него целебная сила, теперь с ним духи да боги разговаривать будут», – подумал Лют. Он уже лез вверх по лестнице, как вдруг, свесившись с боярского плеча, юноша замотал головой и вновь простонал наболевший в душе вопрос:

– Что-то я не понял, а кто такой будет «ваш Иегова»?

– Тьфу ты, ну ты! – кряхтя выругался боярин. – Вот неугомонный!

Он преодолел еще пару ступенек по лестнице вверх и только тогда, остановившись отдышаться, ответил:

– А ты что ж, и не знаешь, что ваш Христос только сын бога, а сам-то бог – Иегова, суть и есть иудейский бог?

Но на эти обидные для любого христианина слова не последовало никакого ответа. То ли от потери крови, то ли от действия зелья, но юный монах потерял сознание, а голова его бессильно повисла. Наверху Звянко принял уже совершенно бесчувственное тело, едва подававшее признаки жизни.

– Зачем мне этот баран в бараньей шкуре? – нахмурился воевода, узнав по одеянию боевого монаха.

Он не любил этих жестоких верзил, фанатично преданных греческому попу. Может, потому, что не понимал и боялся этих странных людей.

Почувствовав облегчение от снятой с его плеч ноши, боярин едва не выпрыгнул из подземного хода. Но подъем с таким грузом по отвесной лестнице дался ему не просто; пару минут он стоял, слегка пошатываясь и тяжело дыша. Тем временем в храм один за другим заходили воины, собранные с ближайших улиц посланным ратником. Наконец, когда с десяток вооруженных людей остановились около распахнутых настежь царских врат, Лют Гориславич последний раз тяжко вздохнул, расправляя широкие плечи, и, оттерев тыльной стороной ладони лоб, оглядел всех ясным и пронзительным взглядом.

– Смотрите, люди русские! – он указал на зияющую дыру подземного хода. – Этот подземный ход ведет за городские стены. Греческий поп втайне от нас сделал этот ход. Мы еще не знаем зачем, потому что вчера ночью поп вместе со своими монахами сбежал из города через этот ход.

– Это измена! – закричал один из воинов, и гул возмущения многих голосов раскатами далекого грома прокатился по храму.

Кто-то требовал изгнать всех византийцев из города, кто-то хотел броситься в погоню и убить изменников.

– Стойте! – боярин поднял властную руку.

– Там, в подземелье, я поймал раненого монаха, – он указал на торчащую из бараньей шкуры голову юноши, – я его вылечу и допрошу, и тогда мы узнаем все.

Лют мельком оглянулся на Звянко:

– Так, что этот «баран» не тебе, воевода, а мне.

– Ты и ты, – он быстрыми движениями выхватил из толпы нужных ему воинов, – несите этого «барана» ко мне в хоромы, скажите, чтоб начали лечить.

– Вы трое, сторожить вход в храм, – Лют оглянулся на черную дыру, – остальным стеречь вход в подземелье и быть начеку – неизвестно кто захочет тайно проникнуть в город через этот ход.

– Пошли, воевода, у нас с тобой много дел, – боярин стремительно двинулся к выходу, подхватывая за локоть и увлекая за собой Звянко.

Уже в дверях храма он остановился и оглянулся назад, на алтарь и видневшийся через распахнутые врата престол. И снова перед его глазами встали картины из далекого прошлого: как когда-то он так же стоял на пороге храма Дива и перед ним возвышался ярко-красный шатер, на вершине которого, увенчанной золотыми стрелами, сидел белый филин, прикованный золотой цепочкой. Здесь был алтарь Дива. Полог шатра был откинут, как распахнутые врата, и виднелась огромная голова Бога Дива, в виде громадного человека, погруженного в землю по самую грудь. Из земли, кроме головы, видны только две его руки, одна из которых держит золотой рог для требы, а другая – меч.