Краски, найденные в сумке, в точности соответствовали расцветке кожи пленного воина.

Мгновенно мне сбрили усы, развели на жиру краски и, обнажив меня по пояс, поставили рядом с индейцем. Пленный команч служил моделью, а кожа моя — холстом для копии.

Художником был Рубби.

Лоскут оленьей кожи заменил кисточку, а широкая ладонь Гаррея — палитру.

Недолго меня обрабатывали. Через двадцать минут я был двойником индейца. Копия могла поспорить с оригиналом. Не хватало лишь одного, и притом самого главного для полноты превращений: длинных черных, змеящихся волос, столь характерных для всякого воина-команча.

И это осложнение удалось обойти: лезвие ножа послужило бритвой, а Гаррей взял на себя роль цирюльника. Голову индейца обрили, и великолепные змеевидные космы, поступили в мое распоряжение.

Индеец вздрогнул от прикосновения холодной стали. Он был убежден, что его хотят скальпировать.

В самом деле, Рубби, наблюдая за работой Гаррея, ворчал:

— Нечего с ним церемониться! Снимай ему патлы вместе с кожей! Во-первых, он того заслуживает, а во-вторых, это практичнее, Билли: нам нужен готовый парик. Если ты его не скальпируешь, будет лишняя возня… Говорю тебе, сдирай с него кожу!

Рубби отлично знал, что никто не послушает его варварских советов, но старый траппер оставался верен себе, выдерживая стиль.

Кое-как изготовили аляповатый парик и нацепили его мне на голову, прикрепив к моим собственным, достаточно длинным и черным, как у индейца, волосам.

Индеец с кривой улыбкой наблюдал за нашей работой. Ко-манч слова не вымолвил, пока его брили и грабили.

В этой сцене, если откинуть унижение пленника, не было ничего трагического, и я не мог удержаться от смеха.

Оригинальное переодевание, комическая серьезность наших приготовлений и обритый наголо индеец могли хоть кого рассмешить. Спутники мои, жадные до развлечений, как все солдаты в походе, хохотали до упаду.

Под конец мне водрузили на голову пучок перьев. Нам повезло, что парадный головной убор оказался у пленного воина: обычно индейцы не носят перьев в походе.

Орлиные перья довершили метаморфозу: парик мой благодаря им сойдет за настоящие волосы даже при ярком дневном свете.

Актер загримирован. Игра начинается.

Осторожнее и медленнее, чем когда-либо, мы двинулись по тропе, получив успокоительные сведения от двух разведчиков.

Судя по свежим следам, индейцы прошли здесь только недавно. Каждую минуту мог показаться арьергард их маленького отряда.

Глава LXXXIV

ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ НА ИНДЕЙСКОЙ ТРОПЕ

Мы боялись, что обнаружим индейцев до захода солнца. Настигнуть их в пути было крайне нежелательно. Какой-нибудь отставший воин мог предупредить своих о нашем приближении и сорвать весь план.

Вот почему мы замедлили шаг, чтобы в лагерь успело вернуться не только ядро краснокожих, но и отбившиеся от него одиночки.

Со всех точек зрения спешить не имело смысла. Совет старейшин, по сведениям Изолины, должен был состояться сегодня вечером, а развязка зависела от его решения. Необходимо было поспеть к решительной минуте.

Совещание начнется сейчас же по прибытии в лагерь. Так как дело идет о сыне вождя и о самом вожде, поскольку перебежчик возведен команчами в этот сан, вопрос не может оставаться долго открытым.

Я поставил себе задачей достигнуть индейского стана в сумерки, чтобы предпринять с друзьями разведку до наступления ночи. Необходимо изучить местность и выбрать наилучшее направление для побега, если похищение удастся.

Мы доверялись следам. Разведчики наши с точностью до минуты устанавливали давность последних отпечатков; они крались бесшумно, с глазами, прикованными к земле.

Я между тем беспокойно поглядывал на небо. Перемена погоды могла явиться серьезной помехой. Как условны наши желания! Как изменилось мое отношение к погоде за последние два дня! Свинцовое пасмурное небо, еще недавно меня раздражавшее, было теперь желанным. Вчера я от души проклинал облачность, а сегодня призывал тучи, мрак, грозу.

Я готов был приветствовать каждое облачко, но твердь была совершенно чиста.

Ни пятнышка на небе! Безбрежная чистая лазурь!

Через час небосвод покроется гроздьями сверкающих созвездий, взойдет великолепная луна, и ночь будет ясной, как день.

Трудно описать смущение, с каким я глядел на голубое небо. Сова, которой мрак необходим как воздух, которую мучит и раздражает свет, испытывает днем то же самое. При луне предприятие вдвойне опасно, и шансы на успех почти исчезают.

Была середина лунного месяца, и прекрасная спутница земли должна была выплыть сейчас же после захода солнца, большая, почти округлая, похожая на багровый шар утреннего солнца, и ничто не смягчит ее ровного, холодного света. Лунная ночь, увы, обеспечена.

Вся надежда на грим. Недаром мы потратили столько времени для кропотливого воссоздания подробностей индейского туалета. В грозном сиянии луны я мог рассчитывать лишь на спасительный эффект переодевания.

Но зоркость индейцев прославлена. У них утонченный нюх. Вряд ли помогут мне заемные перья, если придется говорить. Наконец, благодаря удачной копии и близости ее к оригиналу друзья моего двойника не могут меня не окликнуть! Как же буду я изворачиваться, зная лишь несколько слов на языке команчей?

Вечерело. Солнце склонилось к западу. Это был час великой тревоги.

Разведчики задержались впереди, и, в ожидании их указаний, мы сделали передышку в рощице. Перед нами был довольно высокий холм с обнаженными склонами, но шапкой леса на вершине. Тропа войны вела через этот холм; разведчики, поднявшись на него, исчезли в чаще.

Нам ничего не оставалось, как ждать их возвращения у подошвы холма.

Внезапно один из разведчиков показался на опушке. Это был Гаррей. Он поманил нас знаком.

Лошади побрели пологим склоном, и вскоре нас охватила чаща. Проехав немного по тропе, мы с нее свернули. Ловкий разведчик вел напрямик, чтобы сократить перевал. Противоположный склон холма был