Среди брошенных индейцами вещей попадались предметы мексиканского обихода: осколки чашек; сломанные музыкальные инструменты, порванные книги, шелковые и бархатные тряпки и, наконец, маленькая сатиновая туфелька рядом с забрызганным грязью мокасином — эмблемы городской цивилизации и бродячей индейской жизни.

Среди этого хлама я искал вещественного напоминания о своей невесте. Где она провела ночь? В беспокойстве я бросал взгляды на палатку вождя. Изолина, наверное, досталась ему. Разве кто-нибудь мог соперничать с ней в красоте? Краснокожий вождь не мог не заметить прекрасной пленницы.

— Мой юный друг, — сказал подошедший ко мне Рубби, — я не силен в грамоте, но ставлю бобровую шкурку против хвоста водяной крысы, что это послание предназначалось вам. Оно нацарапано замечательными чернилами. Некогда я умел разбирать почерки, а по печатному читал великолепно. В те годы, надо вам сказать, один почтенный старец держал в Вороньей бухте знаменитую школу. Моя покойная матушка, миссис Раулингс, отправляла меня туда изучать Библию. В школе я читал об одном предателе. О нем рассказывается в Евангелии. Звали его Иудой Искариотом. Он выгодно продал чей-то скальп. Негодяй! Если я с ним встречусь, то срежу с его макушки кожу вместе с шевелюрой!

Я не слушал рассуждений траппера. То, что он держал в руках, представляло для меня больше интереса, чем история миссис Раулингс, ее сына и Иуды Искариота.

Траппер протянул мне листок бумаги, сложенный вчетверо. Вместо адреса — одно слово: Уорфильд.

Рубби нашел записку около палатки. Она была вложена в расщепленную камышинку, воткнутую в землю.

Не удивительно, что Рубби обратил внимание на странные чернила. Письмо было написано кровью.

«Генри! Я жива и здорова, но оплакиваю судьбу. На что может надеяться беспомощная пленница? Час еще не пробил… но я не покорюсь своей участи. Лучше смерть, чем позор. Я покончу самоубийством. Пока что я невредима… Меня спас счастливый случай. Двое предъявляют на меня права. Один — сын вождя, другой — мексиканец, которому вы вернули свободу. Белый неукротимее, подлее и злее краснокожего. Это дьявол во плоти. Оба участвовали в поимке Белого мустанга, и каждый считает меня своей добычей.

Спор еще не разрешен. Индейцы устроят совет, чтобы решить, которому из двух я должна принадлежать. Кто бы ни оказался моим хозяином, меня ждет страшный жребий. Но еще худшее предстоит мне, если я не достанусь ни одному из них. Вы, наверное, слыхали про обычай объявлять женщину общественной собственностью? Но этого не будет! Я призываю смерть. Не бойтесь, Генри, я не оскверню вашу любовь. Ценою жизни я сохраню чистоту. Моею кровью захлебнется победитель. Я плачу над этими строками… за мной идут… Прощайте!..»

Не говоря ни слова, я спрятал письмо и, созвав рейнджеров, поскакал по тропе войны.

Глава LXXX

СТАНОВИЩЕ

Спутники ехали вслед за мной.

Мы не спешили, так как не было надобности засветло догонять индейцев. Только в темноте я мог привести в исполнение свой план. К полудню команчи должны были сделать привал: даже выносливые индейские кони нуждались в дневном отдыхе во время больших переходов.

По дороге мы вычисляли скорость, с которой передвигались индейцы.

Пленниц, как мы убедились по следам, по-прежнему гнали пешком; следовательно, индейцы ехали шагом.

Трапперы сообщили, что множество лошадей и мулов шли порожняком. Индейцы вели их под уздцы.

С печалью вглядывался я в отпечатки детских и женских ног, думая о пленницах, утомленных непосильным переходом.

Где же следы Изолины? Одни показались мне знакомыми. Все подходит — и размер, и овал пятки, и высокий подъем, и ровные маленькие пальцы, оставившие легкий нажим на песке.

«Это ступня юной девушки», — подумал я.

Ехали мы медленно, как я уже говорил, чтобы дать время индейцам сняться с лагеря. Сами мы не останавливались, потому что бездействие слишком тяготило меня: движение заглушало тревогу.

Индейцы не принимали никаких мер предосторожности. Они не оставляли за собой разведчиков и, очевидно, никого не посылали вперед. Они шли сейчас по собственной территории, в самом сердце владений команчей. Здесь им некого было бояться.

Мы же посылали вперед разведчиков, которые следили за каждым изгибом дороги, осматривали каждый куст и на всякую возвышенность поднимались ползком. Все эти меры замедляли наше движение.

Наконец мы добрались до дневной стоянки индейцев. Мы подошли, прячась под прикрытием деревьев, и увидали, что индейцы уже ушли.

Снова я принялся за поиски, но траппер и на этот раз опередил меня.

— Еще одна записочка, мой юный друг!

Я вырвал у него листок. Вторая записочка оказалась короче первой.

«Наколола руку и пишу кровью. Совет собирается сегодня вечером. Через несколько часов выяснится, чья рабыня.

Какой ужас! Попытаюсь бежать. Руки у меня свободны, но ноги связаны. Я хотела распутать веревку, но мне это не удалось. О, если б достать нож! Я подсмотрела, куда они прячут один из ножей. Попробую добыть его, но откладываю это на крайний случай: неудача может погубить меня. Генри, я приняла твердое решение… Вот почему я не отчаиваюсь. Тем или иным способом я защищу свою честь. Шаги!.. Негодяй подсматривает за мной… Нельзя…»

Должно быть, к Изолине приблизились сторожившие ее индейцы. Она успела только спрятать листок и, скомкав его, бросить в траву.

Мы провели на лужайке около часа, чтобы отдохнуть и напоить лошадей. Здесь дорога от ручья сворачивала, и мы рисковали остаться без воды.

Солнце уже близилось к закату, когда в последний раз мы вступили на тропу войны.

Глава LXXXI

ИНДЕЕЦ НА ТРОПЕ ВОЙНЫ

Впереди шли трапперы. Мы подъехали к подошве холма, когда увидели наших разведчиков, притаившихся за кустами на вершине.

Мы остановились, ожидая, что будет дальше.

По повадкам трапперов и напряженному вниманию,