Сначала вернулся слух. Кто-то тихонько бубнилнепонятные фразы, затем потянуло чем-то кислым, затхлым и довольно неприятным.Наконец раскрылись глаза. Вместо привычной лепнины взор наткнулся на гладкийбеленый потолок.

Я попробовала сесть. Ужасно, простокатастрофически болела голова, во рту пересохло… Принять вертикальное положениеникак не удавалось. Я извивалась на спине, словно новорожденный щенок, непонимая, почему тело отказывается повиноваться. Ответ пришел через пару секунд– руки скованы наручниками, причем, очевидно, уже давно, потому что запястьячуть опухли и сильно болели. У меня очень тонкая кожа, хрупкие сосуды, и любоенадавливание моментально вызывает жуткие синяки.

Кое-как сгруппировавшись, села рывком нажелезной кровати и прислонилась к никелированной спинке.

Где я? Как сюда попала? В больные мозгимедленно, медленно начали возвращаться воспоминания. Вот Макс впихиваетдовольно грубо в машину, вот шипит в «Макдоналдсе» злым тоном, вот встряхиваетволосами. Боже, это был не он! Но кто? Антон Медведев? Хорошо помню, как всерассказывали о прозрачно-голубых глазах сына циркачки, а у Макса редкоесочетание: при белокурых волосах карие, почти черные очи. Хорошо, предположим,надел линзы. Но голос, отлично знакомый тембр Полянского – он слегка картавит,плохо выговаривает отдельные звуки, частенько проглатывает окончания слов…

Конечно, я довольно близорука, а очки изкокетства не ношу, предположим, в «Макдоналдсе» ко мне подошел человекневероятно, фантастически похожий на бывшего муженька. Я не разглядела подмены.Но голос! Вот тут извините! Как у всех преподавателей иностранного языка, моеухо натренировано на то, чтобы отлавливать малейшие ошибки в произношении. И вотличие от глаз, со слухом в моем организме полный порядок. Разговаривал Макс внесвойственной ему манере, но своим голосом. Правда, Полянский ни за что нестал бы употреблять такие слова, как «шевелись», «валяй»… Хотя кто знает, какон изменился за этот месяц. И уж совсем не похоже на бывшего супружника датьпинка под зад женщине, пусть даже бывшей жене… Значит, все-таки не Макс, егодвойник с такой же внешностью и идентичным голосом. А откуда он знает про ИванаМихайловича? Понятно, это Макс! Или не Макс? Да я же сама упомянула в«Макдоналдсе» про Круглого. Во всяком случае, третьего не дано – или Полянский,или его брат-близнец!

Ладно, оставим бесплодные размышления. Кем быни был данный субъект, он заковал меня в наручники и привез сюда. За что? Илизачем?

Я принялась обозревать пейзаж. Узкаятемноватая комната по форме напоминала пенал. В длину – метров семь-восемь, вширину – около двух. Во всяком случае, кровать занимала все пространство отстены до стены. На противоположной стороне – маленькое окошечко. Возле него примостиласьеще одна кровать, аккуратно застеленная, с двумя цветастыми подушками. Тут итам вбиты гигантские ржавые гвозди. На них висят телогрейка, синий сатиновыйхалат, какие-то безразмерные тренировочные брюки. Под потолком на проводеболтается ничем не прикрытая электрическая лампочка. В углу кучка рванины,похоже на тряпки или на старое одеяло. Комната оклеена миленькими дешевымиобоями цвета детской невоздержанности. Кое-где бумага оборвалась, и видныбревенчатые стены.

Это не городская квартира, а деревянный дом. Ия наконец поняла, чем так противно пахнет – сыростью.

По крыше со всей силой барабанил дождь. Ладно,посмотрим, кто в теремочке живет, и я заорала изо всех сил:

– Ау, люди!

Маленькая, совсем незаметная, обклеенная темиже уродливыми обоями дверь тихо приотворилась, шум дождя усилился.

– Эй, – вопила я, – есть ктоживой?

– Чего орешь? – прошелестелабсолютно бесполый голос, – спи себе.

– В туалет хочу.

В комнату со стуком упало грязное цинковоеведро.

– Это что? – оторопела я.

– Ватерклозет, – хихикнулголос, – поставь в угол и сри, сколько душа пожелает.

– У меня руки в наручниках, брюки неснять, – заныла я, надеясь, что таинственное существо войдет в комнату.

– Значит, не снимай, – короткоотреагировал собеседник, и дверка захлопнулась.

Я поглядела с сомнением на «унитаз». Потерплюеще немного.

– Ау, – закричала вновь, – естьхочу, пить дайте!

Но никто не отзывался. Глаза сами собой началислипаться, голова резко потяжелела, и я провалилась в сон без сновидений.

Проснулась от шума. За стеной что-то сгрохотом упало. В маленькое окошко било яркое солнце. Я сползла с кровати иподковыляла к источнику света. Рама забита гвоздями, а за грязным, пыльнымстеклом насколько хватает глаз тянется картофельное поле. Дождь перестал, изеленая блестящая ботва радовалась отличной погоде. Окошечко узенькое, но яхудая, если выдавить аккуратно стекло, предположим ночью, сумею, наверное,вылезти и…

– Даже не думай, – раздался заспиной «серый» голос, – во дворе постоянно бегают три собаки, голодные,как звери, сразу загрызут. И станет земля тебе могилой…

Я обернулась. На пороге стояла худенькаястарушонка, замотанная в грязный, вытершийся платок. Лица почти не видно,только аккуратный нос высовывается из-под тряпки. Одета бабуля была взасаленный байковый халат, на ногах плотные чулки, шерстяные носки и почему-токалоши. В руках вошедшая держала оббитую эмалированную миску.

– Давай, – сказала она, –кушать подано, идите жрать, пожалуйста.

Миска с треском встала на деревянный стул укровати.

Завоняло гнилой капустой.

– Что это?

– Щи, – лаконично сообщила бабка ииспарилась. Я подошла к «тарелке» и заглянула внутрь. В мутноватой воде плавалибольшие неаппетитные куски капусты, похожие на тряпки. Наверное, есть такоеневозможно.

Интересная старуха! Одета словно чучело, живетв сарае, а ведь не деревенская. Во-первых, вчера сказала «ватерклозет». Нуоткуда полуграмотной бабе знать такое слово? Фразочка «И станет земля тебемогилой» – просто цитата из пьесы. И потом последнее заявление – «кушатьподано, идите жрать, пожалуйста». Из какого кинофильма слова?

– Бабушка, – закричала я, –бабуля!

– Ну? – раздалось из-за двери.

– Будь человеком, своди в туалет, не могув ведро.

– Тогда терпи.

– Ах так, – обозлилась я, – нупогоди, сейчас все твои подушки зубами изорву, обои ногтями посдираю, стекланогами выбью. Не боюсь твоих собак, запросто удеру.