«Кое-что» находится в доме, и они снова возвращаются в гостиную.

— Подожди минуту.

Сказав это, Даша скрывается в недрах коридора, ведущего на кухню, и Дарлинг сильно надеется, что Шона с Кристианом она там не застанет. Ей же самой не хотелось бы, чтобы ее застал Костас: тогда придется оправдываться и нудно объяснять, почему она еще здесь, в чужом платье, а не в своем костюме — у калитки, ведущей на улицу. А вдруг Костас, не дождавшись ее, покинул дом в гордом одиночестве? И сейчас едет по направлению к гостинице? Такая мысль до сих пор не приходила ей, а ведь она тоже имеет право на существование.

Теперь Дарлинг очень хочется, чтобы все сложилось именно так.

Костас уехал, уверяет она себя. Хотел уехать — и уехал. Вспомнил наконец, что он мужчина, а не тряпка, — и уехал. А она осталась здесь еще на какое-то время. Раз уж все пошло наперекосяк и она собралась увольняться, почему бы не остаться? Если Костасу будет нужно — он позвонит. И Дарлинг в момент соберется и уедет в «Интерконтиненталь»…

Или нет.

Она сама позвонит Костасу. Не сейчас, спустя какое-то время — достаточное, чтобы увидеть «кое-что», о котором говорила Даша.

Вот и решение проблемы.

Даша возвращается с блюдцем, полным нарезанного дольками лайма, двумя бокалами и бутылкой коньяка.

«Камю Кюве» — пойло победителей.

Надо бы удивиться и вскинуть брови под самые корни волос, но Дарлинг почему-то не удивлена.

— Н-да… Не хватает только сигар.

— Держи. — Даша протягивает Дарлинг блюдце с лаймом. — А сигары можно поискать у Шона. Кажется, у него завалялась парочка.

— Вообще-то я не курю. А сигары курит Костас. Ты нашла его подарок?

— Нет. Да никуда он не денется. Я спрошу потом у Исмаэля, он тщательно отслеживает все, что появляется в доме.

— Все?

— И всех тоже. Идем наверх.

* * *

…Они сидели в кабинете.

Прямо на полу, у раскрытого настежь окна, на диванных подушках, принесенных Даша из холла. Правильнее было бы назвать окно балконной дверью, но за ней не было никакого балкона. Вид из окна немного портила москитная сетка, но подробности пейзажа были не особенно нужны Дарлинг, запаха и звуков дождя оказалось вполне достаточно. Иногда к острой и жаркой дождевой свежести примешивались и другие запахи — слишком тонкие, чтобы понять, хороши они или плохи.

Так и с Даша — не хватает какого-то нюанса, штриха, чтобы понять, хороша она или плоха.

— И где же обещанное «кое-что»? — спросила Дарлинг, грея в руке бокал с коньяком.

— Чуть позже. Когда все стихнет.

«Все стихнет» относилось к глухим раскатам скандала за дверью Магды и Тео. Расслышать его в подробностях мешали плотно закрытые двери, которые изредка прошивал острый, как игла, визг писательской жены.

Минут через десять громко хлопнула дверь, и холл опять погрузился в тишину. И Дарлинг снова начала искать недостающий нюанс:

— Анн-Софи сказала мне, что когда-то ты спасла ей жизнь. Это правда?

— Ну я бы не стала так драматизировать…

— Анн-Софи не из тех, кто драматизирует.

— Ты хочешь знать, как это произошло?

— Я хочу знать, произошло ли это в действительности.

— Это было давно… И не потребовало от меня особенных усилий.

— А если бы потребовало?

— Я бы не ввязалась.

— А Костас?

— Это было давно… И не оставило во мне особенного отпечатка.

— А если бы оставило?

— Я бы попыталась его стереть. Если ты спросишь меня о Яне и о Тео, я скажу тебе то же самое.

— Были ведь и другие?

— Анн-Софи, старая сплетница! — Даша разлила по стаканам очередную порцию коньяка. — Она, конечно же, рассказала тебе о своем первом муже?

— Без подробностей. Как эпизод из жизни.

— Это был совсем крошечный эпизод. Тот, который занимает в кино не больше минуты и идет перед титрами с названием фильма.

— Так это было ее кино? Или твое?

— Конечно, мое. В кино Анн-Софи эпизод с первым мужем занял чуть больше времени, но тоже оказался проходным.

— Анн-Софи сказала, что ее первый муж, тот самый, которого ты увела… что он погиб.

— Все может быть. Я не особенно слежу за судьбой второстепенных героев.

— А… как его звали?

— Зачем тебе это?

— «Первый муж Анн-Софи» — слишком длинный титр, его и прочесть никто не успеет.

— Его звали Виктор.

Виктор. Звучит убедительнее, чем Зазу. И наверняка в нем было что-то особенное, иначе бы Даша им не заинтересовалась. Но сейчас ее лицо абсолютно безмятежно, как будто и не было времени, проведенного с Виктором, в одной постели с Виктором; ни один мускул на лице не помнит о нем, ни одна морщинка не вспоминает. «Погиб» — звучит грустно, «погиб при невыясненных обстоятельствах» — еще грустнее, чья угодно смерть (если это не смерть кровного врага) заслуживает хотя бы сочувственного подрагивания ресниц, но ресницы Даша бестрепетны.

— А Тео хороший писатель?

— Все может быть… Если между мужчиной как писателем и мужчиной как любовником существует обратно пропорциональная зависимость…

— А она существует?

— Говорят, что да… То Тео должен быть хорошим писателем.

— Он ведь прислал тебе свою книгу?

— Что-то такое он присылал.

— И ты даже не открыла ее?

— Я не читаю книг в принципе. Почему я должна делать исключение для Тео?

— Ну… Я не знаю… Вдруг эта книга о тебе?

— Не смеши. О чем бы ни писал писатель — он пишет только о себе.

— Откуда ты знаешь? Ты ведь не читаешь книг!..

Но поймать Даша не так-то просто. Она все подливает и подливает коньяк в бокал Дарлинг и почти не сводит с нее взгляда — какого же цвета у нее глаза?

Уловить его Дарлинг не в состоянии.

В коротких промежутках затишья между дождями они кажутся Дарлинг светлыми, почти прозрачными, когда же в москитную сетку начинают бить капли, глаза Даша темнеют. Цвет в них не главное, понимает наконец Дарлинг. Тогда что главное?..

— Ты ведь не читаешь книг! Я тебя поймала.

— Потому и не читаю.

— Зато теперь ее читает Иса. Он сам сказал мне.

— И как? Ему нравится?

— Не особенно.

— Он обязательно дочитает ее до конца.