Эти крестьяне-середняки, жившие на земле, плодородие которой было выше среднего, уже почти век страдали. Прежде всего, в этих областях не хватало земли — здесь с XI по XIII в. распахали все что можно, до мыслимых пределов. Прошли времена, когда, если у тебя увеличилась семья или ты хочешь продать на рынке чуть больше, достаточно было лишь освоить новые земли, расширить пределы возделываемых территорий за счет земли, которую сеньор предлагал задешево, потому что получал свою выгоду от экспансии. Теперь было поздно. Приходилось довольствоваться тем, что имеешь, и очень соблазнительной была мысль: если я живу плохо, то жил бы лучше, будь у меня больше земли.

На этих илистых почвах выращивали преимущественно зерновые. Но в течение полувека цены на зерно — на этих богатых землях прежде всего на пшеницу и ячмень — не менялись на всех рынках, которые снабжали город, потребляющий продукты. Население прекратило расти, предложение превышало спрос, и село как производитель пришло в растерянность.

Промышленные или ремесленные изделия, в которых нуждался крестьянин, не обесценивались вместе с зерном. Железо для орудий труда, ткани для одежды оставались дорогими. Более того, из-за демографического кризиса, усугубившегося в результате Черной чумы, подскочила стоимость всей специализированной рабочей силы. Урожая собирали все меньше, но замена лемеха была делом разорительным. Вот драма этих крестьян, которые не дошли до нищеты, потому что плуги у них были, но которые видели, что плуг с железным лемехом уже скоро станет для них слишком дорог. Вот парадокс истории местностей, которые первыми применили составной плуг и внедрили трехполье.

Долгое время положение крестьянина, державшего землю за чинш, не столь бедственным делала инфляция. Чинш, который первоначально был арендной платой за землю, начислялся в денежной форме: один денье, один су, десять су. Когда знаешь, что счетная монета — денье, су, ливр — веками постоянно обесценивалась, а в конце XIII в. ее курс рухнул, становится понятной выгода для крестьянина, который по-прежнему был должен один денье за ту же землю. В XIII в. денье стоил 0,35 г чистого серебра, в 1350 г. — 0,11 грамм. В 1355 г. он стоил 0,03 грамма. Инфляция и девальвация как выражение и следствие инфляции были разорением для сеньора и благом для такого хронического должника, как крестьянин. Медленное уменьшение покупательной стоимости турского ливра в течение века спасло сельскую местность Парижского бассейна от многих восстаний.

Однако сеньоры предприняли свои меры. Недостаточно эффективные, чтобы вернуть позолоту на их герб, но достаточно, чтобы сделать тяжелей бремя крестьянина, страдавшего, как и сеньор, от снижения цен на зерно. Сеньор не мог пересматривать размеры чинша — их фиксировали кутюмы, — но он мог ввести дополнение к чиншу. Это был «добавочный чинш» (croit de cens), нечто вроде ренты, компенсировавшей падение арендной платы за землю. А за все земли, которые предоставляли заново, назначали натуральный чинш — полевую подать, позволявшую сеньору взимать лучшую часть урожая и продавать ее с максимальной выгодой, притом что крестьянину разрешалось продавать свою долю, только когда цены упадут до минимума.

Черная чума пресекла все логические пути развития. Не будем здесь разбираться, кто проиграл и кто выиграл от этого демографического удара, подорвавшего как производство, так и потребление. Главное, Черная чума произвела эффект грома среди ясного неба. Она разрушила подгнившие постройки. Она нарушила все шаткие равновесия. И она вселила ненависть в тех, кто видел, что богатые умирают реже, чем бедные, потому что лучше питаются, лучше живут, лучше защищены.

Ситуацию обострил и ряд случайно совпавших бедствий: поражение, которое восприняли болезненно и за которое упрекали тех, чьей задачей было сражаться, налоговое бремя, выросшее за два года, усиление сеньориальной системы эксплуатации в период, когда многие сеньоры, как и король, попали в плен и нуждались в выкупе, беспомощное раздражение сборщиков налогов, слышавших со всех сторон обвинения то в жадности, то в неспособности, бродячие отряды рутьеров, не слишком уважавших крестьянский труд… Боялись солдатни, оставшейся без дела после поражения 1356 г., головорезов Наваррца, живущих за счет населения, наемников, распущенных англичанами после своей вылазки. Многие города — как Париж, так и другие — закрывали ворота для любого, кто не мог доказать, что знаком хотя бы с одним горожанином. Повсюду царил страх.

Жакерия была не столько восстанием бедноты, сколько реакцией на тревогу. И это было восстание той социальной группы, которая проиграла по всем статьям, не выгадав даже, как безземельные поденщики, от роста зарплат в результате демографического спада, не выгадав даже от возможностей найти себе новое занятие, которые дала война.

Но эти люди были достаточно состоятельны, чтобы их облагали податями, налогами, подвергали реквизициям. Их земля была достаточно плодородной, чтобы они могли не слышать разговоров о «добавочном чинше» и субаренде. В условиях снижения среднего крестьянского достатка землевладельцы, епископы и аббаты, бароны и рыцари, иногда горожане могли временно отсрочить свое обеднение за их счет. Ни прелаты, ни горожане пока не жили в сельской местности. Поэтому восставшие набросятся на тех, кто еще жил на своей земле — а где еще им было жить? — и, однако, жил неважно: на мелких дворян, не слишком удачливых рыцарей, на тех, кого постепенно разоряла инфляция, кто имел достаточно земли, чтобы не наниматься на службу к принцам, и недостаточно связей или талантов, чтобы преуспеть на новых путях карьеры, которые открывало развитие монархического государственного аппарата.

Смешной и часто звероподобный крестьянин в городском фольклоре и в лексиконе аристократии фамильярно именовался «Жак Простак». Поэтому восстание, вспыхнувшее в конце мая 1358 г. на равнине Валуа, станет как для знати, так и для бюргеров Жакерией. Но очень скоро город и замок утратят всякую охоту смеяться над мужланами.

Все началось с сельской драки. Раздраженные крестьяне напали в Сен-Лё-д'Эссеран на латников, которые проходили через бург, бесцеремонно обращаясь с жителями и занимаясь грабежом как под видом реквизиции, так и открыто. Через эту деревню часто проходили купеческие обозы, направлявшиеся в Париж. Чаша терпения крестьян переполнилась.

Новым было то, что они впервые взяли верх. Соседние деревни с изумлением и восторгом услышали, что простые мужики перебили дворян. И у героев дня немедленно нашлись подражатели — ведь у любого были свои гонители. Поэтому восстание распространилось по сельской местности областей Бове, Суассона, Западной Шампани. За несколько дней оно достигло Монморанси, Ле-Трамбле, Лонжюмо и Арпажона. Оттуда за одно утро можно было добраться до столицы. Бунт докатился до Бургундии, Лотарингии, Нормандии и Артуа, однако не получил в этих провинциях того трагического накала, который изначально приобрел в окрестностях Парижа.

Все партии, боровшиеся меж собой в Париже, растерялись. Такого никто не предвидел. Тем более не организовывал. Ведь Жакерия меньше всего была сплоченным движением: у нее не было ни настоящих вождей, ни структуры, ни программы. Так никто и никогда не узнает, чего по сути хотели «жаки», кроме как выплеснуть свой гнев. Был один лозунг — «Убивайте дворян».