чтобы перевести дух. Чувства переполняли меня – неистовая радость от заклинания, сила и огонь людских надежд, которые по-прежнему во мне отзывались, мой ужас от чудовища, лежащего под ногами… и все это сплеталось с тоской по Ориону, живущему с тем самым чудовищем в собственном теле, лишенному возможности сбежать. Я дрожала от утомления, жары и прилива энергии, мобильник бешено гудел в кармане, пока я его не отключила. Я сидела у фонтана минут пятнадцать, тяжело дыша и позволяя мыслям улечься, пока на поверхность не всплыло одно-единственное чувство, и если вы не понимаете какое – скорее всего, вы только что открыли книгу наугад и не читали эту историю с самого начала.

Нападения – предсказанного нападения – не произошло. Его не случилось ни до моего приезда, ни во время заклинания, и не должно было произойти уже никогда. Да и с какой стати? Уязвимое место скрылось под новым основанием, выстроенным из маны и скрепленным надеждами, мечтами, любовью; украсть из него ману не было никакой возможности. Зачем малефицеру тратить время на бесплодные атаки? Иными словами, ложными оказались уже два пророчества. Прабабушка снова ошиблась, как в тот день, когда не смогла предвидеть мои решения; она просто предположила во мне худшее, как делал весь мир.

Я встала и отправилась на стоянку такси. По пути из аэропорта я заметила, что множество водителей – индийцы, ведь у заурядов свои варианты анклавов. Сразу трое стояли на обочине и курили, и я обратилась к ним по-английски:

– Я хочу в Мумбай.

– Я тоже, – мечтательно заметил один. – Ты из Мумбая, красавица?

– У меня отец оттуда, – ответила я на маратхи.

Они велели подождать, пока кто-нибудь из них не примет заказ; тогда водитель разрешил мне сесть впереди и доехать вместе с ним. Высадив пассажиров, Икбал подвез меня к терминалу, откуда летали дешевые региональные рейсы. Я прилегла на скамейку в тихом уголке и продремала до вечера; в аэропорту становилось все тише и тише. Когда зал опустел, я отправилась в ближайший туалет, где не было никого, кроме меня. Внутри стояла тележка уборщицы. Я взяла бутылку с синим моющим средством и нарисовала на дальней стене арку, а затем прижала к ней кулаки, закрыла глаза и произнесла современное американское заклинание: «На старт, внимание, марш». На последнем слоге я опустила руки по швам и просто прошла через портал, оказавшись в туалете по ту сторону паспортного контроля.

В обозримое время был лишь один рейс в Мумбай. Я приблизилась к турникетам и подождала, когда пройдут остальные, а затем спросила дежурных, не осталось ли свободных мест и нельзя ли мне получить билет. Стюардесса начала официальным тоном объяснять, как попасть в лист ожидания, но я ее перебила:

– Я знаю, что нельзя. У меня нет ни билета, ни денег. Если в самолете есть свободное место и вы мне разрешите его занять, я буду благодарна, только и всего.

Трое дежурных в замешательстве уставились на меня.

– Вы шутите? – спросила женщина.

– Мне очень нужно в Мумбай, – сказала я. – Как это можно устроить?

– Я сейчас вызову охрану, – предупредила женщина.

– Зачем? Достаточно отказать. Я не собираюсь силой пробиваться на борт.

По-моему, она все равно собиралась вызвать охрану, но стоящий рядом мужчина засмеялся и сказал ей: «Подожди, подожди». Он зашел в самолет, чтобы переговорить с капитаном. Как выяснилось, одна стюардесса только что снялась с рейса по болезни, поэтому у них не хватало рук, и они быстренько провели меня на борт, взяв обещание, что я буду помогать с раздачей еды во время полета. Я почему-то не удивилась. Примерно так все складывалось у мамы, когда ей нужно было куда-то попасть. До меня не доходило, что она постоянно платила за помощь, предлагая труд и силы каждому, кто просил. Так же, как я помогала теперь – в Лондоне, в Пекине, в Дубае. Даже тем людям, которым помогать не хотела.

Да, мироздание не предложило мне билет в первый класс, но я не возражала. Лучше торчать на самолетной кухне и трудиться вместе со всеми, чем любезничать с владельцем частного самолета, а потом сидеть и ничего не делать, только думать. К тому же, в отличие от многочисленных технических дежурств в Шоломанче, абсолютно ничто не пыталось убить меня в процессе.

Когда мы прилетели, стюард, который провел меня на борт, сказал извиняющимся тоном:

– Я все-таки отведу тебя к охране и выясню, что случилось.

Ну да, конечно. Я посмотрела на него:

– Пожалуйста, забудьте, что я была на борту.

Это было не настоящее заклинание, но я вложила в него немножко маны и к тому же не сильно погрешила против истины; в результате его мозг встал на мою сторону. Задумчиво нахмурившись, стюард отвернулся, а я скользнула в толпу людей, выходящих из самолета, и окончательно покинула его память.

Прошло в общей сложности девять часов, прежде чем я добралась до прабабушкиного дома. Если вы думаете, что я успела остыть, вы ошибаетесь. С каждым шагом на протяжении последних трех миль, которые мне пришлось проделать пешком, я злилась все сильнее; в моей голове не смолкая звучала мелодия ярости. Я не знала, что скажу Дипти – разве что объявлю, что она соврала, чудовищно соврала, обременив мою жизнь ложным пророчеством, и решительно поставлю точку.

Я знала, где живет прабабушка, поскольку мама до сих пор хранила письмо от папиных родных, то самое, которое они прислали много лет назад, приглашая нас к себе. Оно лежало в маленькой плоской шкатулке, смазанной пчелиным воском, где хранились также наши свидетельства о рождении, все записки, которые папа написал маме в школе, его портрет, который она нарисовала после выпуска (местами бумага была протерта почти до дыр, потому что она стирала, и начинала сначала, и плакала над листком, пытаясь запечатлеть дорогое воспоминание, которое могла бы передать мне, когда я появлюсь на свет). Я никогда не заглядывала в шкатулку – то есть заглядывала, конечно, но ни разу не читала письмо – то есть, конечно, читала. Я много раз доставала его из конверта, перечитывала лживое обещание: «Мы будем любить вас обеих так же, как любили Арджуну» и тщетно пыталась не жалеть о том, что любить меня оказалось невозможно.

Н я оказалась другим человеком – человеком, который доказал, что мама была права с самого начала, что она не зря спасла меня, не зря любила, не зря делала то, на что не решились папины родственники; я была человеком, который доказал, что они ошиблись, поскольку я спасала людей и целые анклавы, один за другим, по всему