по-английски и по-арабски было написано «Осторожно: напряжение». Там обнаружилась длинная панель, покрытая переплетением радужных проводов, а за ней – узкий проход в стене, высотой всего лишь мне до плеча. Я нагнулась, чтобы пройти, опасаясь, что уже не выпрямлюсь.

Дедушка Джамала вел нас по узкому проулку между гладкими золотисто-коричневыми стенами вздымающихся по обе стороны домов. Похожие на паруса полотнища висели между зданиями – достаточно высоко и внахлест, поэтому разглядеть, каким артефактом здесь пользовались, чтобы пропускать в анклав солнечный свет, было нельзя. Не удавалось заглянуть и в дома – темные деревянные двери были все наглухо закрыты, окна скрывались за ставнями; немногочисленные дворики, мимо которых мы проходили, прятались за тяжелыми непроницаемыми занавесями.

Дубайский анклав не кренился над пустотой, как пекинский, но я успела об этом пожалеть. Я чувствовала под подошвами тонких сандалий что-то чудовищно мягкое, зыбкое, мясистое. «Анклавы строят при помощи малии. Ты почувствуешь это, оказавшись внутри, если позволишь себе». Теперь я знала, что именно чувствую – и что чувствовала в Нью-Йорке и в Лондоне. Мне до умопомрачения было стыдно перед мамой, на которую я орала в детстве, требуя отправить меня в безопасное место – любой анклав предоставил бы ей убежище, если бы она попросила, если бы согласилась работать в его стенах. Однажды она даже нанесла визит в один старый анклав, который славился собственными целителями. Мама вернулась в тот же день и призналась, что не может, не в состоянии дать мне то, о чем я прошу. Я взбесилась и закатывала истерики целый месяц, потому что она не желала жить на горе разлагающихся трупов.

Тем временем дул приятный прохладный ветерок, с явственным оттенком сырости. Солнце и ветер здесь были настоящими, того же цвета и качества, как снаружи, не то что волшебные лондонские кварцевые лампы. Мы дошли до конца переулка, и я увидела, что солнце и воздух поступают в анклав через вентиляционные башни – квадратные полые строения, возведенные в реальном мире лет сто назад или больше и предназначенные переправлять порывы ветра на обнесенные стенами улицы. Когда эти старые здания включили в анклав, верхушки оставили снаружи – думаю, их просто переставили на крышу какого-нибудь небоскреба – и добавили маленькие зачарованные зеркала, чтобы снабжать анклав не только воздухом, но и солнечным светом.

Я поняла это, когда дедушка Джамала повел нас к средней башне и отпер массивную, окованную железом дверь: камень основания находился внутри. Какая извращенная ирония – приятный ветерок в лицо, солнце над головой, и все это – поверх результата чудовищного колдовства. Разумеется, ирония вышла непреднамеренная. Башни не были сами по себе магическими постройками, как жилище мудреца в Пекине; их не насыщала сила семи поколений волшебников. Но кто-то – некие зауряды – выстроил их с правильным намерением, заботой и любовью, чтобы защититься от неумолимого солнца, принести в пустыню облегчение и прохладу. Основатели анклава, очевидно, провели исследования и решили, что это идеальное место, самое подходящее для того, чтобы пробить дыру в реальности. Все равно что отыскать строгого приверженца маны и положить в основание анклава.

Я не стала заходить внутрь.

– Вам придется снести стены вокруг, – сказала я.

Поначалу работа шла медленно – не потому, что им не хотелось спасти анклав, а потому, что они до конца не верили в предстоящее нападение. Анклав-то еще стоял на месте и не колыхался. Это как получить предупреждение об урагане, в то время как вокруг на много миль тянется ясное небо. Даже старшие волшебники, которые уже дали свое согласие, не без труда вонзали метафорические кирки в стены башни.

А может, они просто не хотели сносить стену и видеть, что наделали. Но едва они успели приступить, едва от стены откололась первая глыба и краденый солнечный свет озарил гладкий железный диск на полу, темп ускорился. Когда дело стало близиться к концу, они уже работали не покладая рук, ломая стену большими кусками и оставляя их валяться на земле. Пыль стояла столбом, но на диск она не оседала. Он оставался ярким и блестящим на фоне золотистых камней, и никто к нему не приближался.

Остальные члены анклава уже начали мастерить кирпичи. Они не нуждались в применении сутр: у них был свой артефакт. Он не походил на массивную штамповальную машину в Пекине – подозреваю, стоила она очень дорого – и больше напоминала маленькую печь. В очередь выстроились десятка полтора магов; каждый подходил и высыпал внутрь полные пригоршни пыли и обломков от разрушенной башни, а потом они вместе касались печи и вливали в нее ману. Когда свет мерк, они доставали из нее один-единственный плоский камень. Камни все получались разного цвета и размера – одни побольше, другие поменьше, одни гладкие, другие шероховатые.

На это ушло несколько часов, в течение которых тревога нарастала. Все новые маги шли друг за другом по центральной аллее, чтобы получить свои кирпичи, а затем выстраивались в очередь в двух других проходах и ждали там в тесноте. Ибрагим получил гладкий зеленый диск размером с монету – после школы ему некогда было копить ману, но наверняка его впустили за оказанную услугу (он привел меня), и я невольно за него порадовалась. Брат и невестка Ибрагима, годами работавшие на анклав, тоже были здесь; неравная сделка, которую они заключили, внезапно окупилась с лихвой. Больше братьев и сестер у Ибрагима не было, однако его тетя и дядя привели десятилетнюю дочь и шестилетнего сына, которым уже не пришлось бы отправляться в Шоломанчу ради призрачной надежды выжить. Их семья совместными усилиями наскребла столько маны, сколько смогла, спешно распродав фамильные магические ценности и заложив годы собственной работы, чтобы собрать двухлетний запас и заплатить им за доступ в анклав для самых уязвимых членов семьи.

Это была нелепо низкая цена за место в анклаве. Таким количеством мог пожертвовать практически любой волшебник. Разумеется, имелся весьма существенный нюанс: необходимость войти в обреченное здание. Все об этом знали. Напряжение росло с каждым новым человеком, который испуганно входил внутрь, чтобы сделать свой кирпич, а затем отправлялся в очередь и стоял, робко оглядывая стены вокруг в поисках трещин и ожидая первого порыва бури. Мы словно бежали наперегонки с противником, которого не видели.

Но любой волшебник тем не менее был готов заплатить эту цену и рискнуть, потому что цена была доступной, а награда, которую они могли получить (если выживут), – реальной. Не нужно многолетнего тяжкого труда и постоянного страха, скрашиваемого лишь призрачной надеждой на помощь. Надо отдать дубайцам должное: им ничего не стоило повысить ставки,