– Это будет не просто казнь врага народа, – говорил он Эйн и другим своим помощникам. – Это будет бутылка шампанского, разбитая о нос корабля. Акт крещения человечества, выходящего на новый уровень своего развития.

Похоже было, что Годдард хотел придать происходящему религиозный оттенок. Казнь Роуэна он собирался представить жертвой, которую он приносил, чтобы умилостивить богов и очистить человечеству дорогу в будущее.

Что касается самого Годдарда, то он считал этот день таким же важным, как и тот день, когда на конклаве он был номинирован на пост Высокого Лезвия и принял номинацию. Но в том, что произойдет сегодня, будет и некое отличие – количество вовлеченных в действо людей. Там участвовали лишь жнецы, собравшиеся в зале конклава. Здесь же количество зрителей будет насчитываться миллиардами, а волны от сегодняшнего события будут ощущаться еще долгое-долгое время. И что останется делать регионам, которые пока не присоединились к Годдарду? Присоединяться, и поскорее!

Кстати, стремительно росла и поддержка политики, которую проводил Годдард, – сконцентрировать усилия жнецов прежде всего на маргиналах. Обычные граждане в любом случае недолюбливали всяческие крайности, и пока человек не принадлежал ко всякого рода отщепенцам, его и не беспокоили Годдардовы новшества. А поскольку население планеты продолжало увеличиваться, всегда находилось порядочное количество людей, которых оттесняли на периферию общества, где их и поджидали жнецы.

В конце концов, как полагал Годдард, жнец становился инструментом эволюции. Не естественного отбора, поскольку природа человека ослабла и стала беззубой тряпкой, а скорее отбора рационального. И проводниками рационального начала в этом мире становились стоящие у рулевого колеса эволюции Годдард и его соратники.

Назначенное время приближалось, воздух темнел, и Годдард начал проявлять юношеское нетерпение, которое тем не менее никак не отразилось на его лице – он похрустывал костяшками пальцев, суетливо постукивал ногами. Эйн положила ему ладонь на колено. Годдард скроил недовольную гримасу, но подчинился. На трибунах свет медленно погас, сконцентрировавшись на поле. Медленно и торжественно из-за трибуны показалась платформа с преступником, пока невидимым, пока погруженным в недра сложенных дров и веток.

Предвкушение зрелища, которое испытывала толпа, собравшаяся на трибунах, стало почти осязаемым. Не радостные крики, но глухой гул пронесся над стадионом. Даже еще не зажженный, костер представлял собой потрясающее зрелище: искусно перевитые ветки и бревна, выхваченные из темноты мастерски установленной подсветкой, походили на мертвый лес, представший перед глазами художника. На безопасном расстоянии от костра был закреплен горящий факел – его в нужный момент Годдард поднесет к крайним веткам костра.

Начались речи. Слушая вполуха хорошо знакомые ему тексты, Годдард прокручивал в голове свою речь. Готовясь, он внимательно изучил самые известные речи в истории человечества – Рузвельта, Кинга, Демосфена, Черчилля. Много говорить он не будет, но то, что скажет, разойдется на цитаты. Такие, что можно будет выбивать на камне. Такие, что останутся в памяти человечества на веки вечные – как и те речи, что он изучал. Затем он возьмет факел, подожжет костер и, пока тот станет разгораться, примется вслух читать сочиненную Жнецом Сократом «Оду к Вечности» – поэму, которую можно было, в отсутствие прочих, считать всемирным гимном.

Начал свою речь Хаммерстайн. Скорби и печали в его словах было достаточно. Пикфорд, напротив, была величава и красноречива. Речь Тизока, как и было задумано, отличалась прямотой и язвительностью. В последней из речей, которую произнесла Высокое Лезвие Макфай, благодарность в адрес тех, кто организовал сегодняшнее торжество, была искренней и эмоциональной.

Годдард встал и направился к костру. А интересно, знает ли Роуэн о той чести, которую он, Годдард, ему оказывает? Ведь Суперлезвие большими буквами вписывает имя Роуэна в историю. С сегодняшнего дня и до скончания времен мир будет помнить его имя. В школах станут изучать его биографию. Сегодня он умрет, но одновременно станет бессмертным и сольется с вечностью – так, как удается только редким из людей.

Годдард нажал кнопку, и лифт поднял каменный столб из недр костра на самый его верх. Рокот в толпе усилился. Зрители встали, показывая пальцами на привязанного к столбу человека. Годдард начал:

– Досточтимые жнецы и многоуважаемые граждане! Сегодня мы собрались, чтобы предать последнего в жизни человечества преступника очистительному огню истории. Роуэн Дэмиш, звавший себя Жнецом Люцифером, многих лишил света жизни. Но сегодня мы вновь зажигаем этот свет, который будет для нас маяком, ведущим в будущее.

Кто-то похлопал Годдарда по плечу. Увлеченный тем, что он говорит, Годдард не заметил этого и продолжал:

– Будущее, где жнецы, воодушевленные своим призванием, станут формировать наше великое общество, подвергая жатве тех, кто не имеет права жить в нашем славном завтра…

И вновь похлопывание по плечу, более настойчивое. Кто же это осмелился прервать его приветственный адрес? Какая наглость! Годдард повернулся и увидел позади себя Жнеца Константина в его убийственной для глаз малиновой мантии, в еще большей степени нелепой после того, как владелец щедро украсил ее рубинами.

– Ваше превосходительство! – прошептал Константин. – Похоже, у нас проблема.

– Какая проблема, Константин? В самой середине моей речи?

– Посмотрите сами! – сказал Константин и показал рукой на вершину костра.

Преступник извивался, стараясь освободиться от пут. Он пытался кричать, но мешал кляп – только тогда, когда кляп прогорит, крики его станут слышны толпе на трибунах. И тут Годдард понял…

Это был не Роуэн.

Лицо было знакомо, но узнал привязанного Годдард только тогда, когда взглянул на огромные экраны, установленные по периметру стадиона – на них в деталях была видна искаженная ужасом физиономия человека, извивавшегося на вершине костра.

Это был техник – тот, который отвечал за подготовку Роуэна к казни.

Десятью минутами раньше, до того, как костер должны были выкатить на поле, Роуэн пытался насладиться последними мгновениями, оставшимися ему в жизни. Затем, раздвигая переплетенные ветви, к нему приблизились три жнеца. Ни мантии, ни лица их не были Роуэну знакомыми.

Эта встреча не входила в программу, но – если учесть все обстоятельства – Роуэн был рад их приходу. Если явившиеся жнецы решили лично отомстить Роуэну, не дожидаясь, когда он сгорит, то такой конец предпочтительнее, чем то, что приготовил Годдард. Словно подтверждая догадки Роуэна, один из жнецов выхватил нож и двинулся к нему. Роуэн приготовился к резкой боли и мгновенному отключению сознания, но ни то, ни другое не произошло.

И только тогда, когда лезвие перерезало стягивавшие его руки путы, Роуэн понял – это нож «боуи», который используют жнецы Техаса.

Сознание Годдарда было еще не в состоянии охватить то, что видят глаза, но тело уже среагировало. Закололо в конечностях, жгутом скрутило кишечник, болезненно-судорожно сократились мышцы спины. Ярость вулканом рванулась снизу вверх еще до того, как голова начала хоть что-то соображать.