— Разве можно верить китайцам? Железные дороги разрушены, а если мы двинемся с таким обозом в путь, со всеми нашими женщинами и детьми, то те же боксёры перебьют нас, лишь только мы выйдем за стены Пекина.

— Притом как же собраться в такой путь за одни сутки? Такой срок — просто насмешка.

— Но что она значит?

— А значит то, что взяла при императрице верх та партия, которая непримиримо ненавидит европейцев...

— Тогда останемся ли мы здесь, выберемся ли — наше положение ничуть не изменяется... За городом нас перебьют боксёры, здесь перестреляют китайские войска.

— Это им будет сделать очень легко... Стоит только занять стену, на которой мы так часто прогуливались, и все миссии очутятся под прицелом...

— Тогда лучше было бы выбраться за город и укрепиться там...

— Ну нет! Здесь мы всё-таки можем рассчитывать, что к нам подоспеет помощь...

Так толковали в Посольской улице везде, где только сходилась кучка европейцев. Вопрос был одинаково важен для всех, потому что теперь не могло уже быть сомнений: речь шла о жизни и смерти всех этих людей, так ещё недавно шутивших над очевидно собиравшейся над их головой опасностью.

С понятным нетерпением все ждали, какое решение примут продолжавшие совещаться послы. Наконец стало известно, что дипломатический корпус решил послать в цунг-ли-ямень просьбу об увеличении срока для выезда, причём ответ на это должен быть дам немедленно.

В ожидании ответа все стали собираться к отъезду.

Шли часы — томительные часы. Пекин продолжал оставаться совершенно спокойным. Будто разом прекратились волнения целого народа, когда стало известно, что ненавистным ему белым дьяволам приказано оставить столицу великого государства. Но это было грозное спокойствие. Всякий из европейцев понимал, что кроется за ним. Русские начали уже очищать помещения китайского банка, стараясь увезти оттуда хотя бы важнейшие из документов.

Так закончился день, так прошла ночь, ответ всё ещё не приходил... А между тем все ясно видели, что на Посольской улице за баррикадами появились солдаты правительственных войск, занявшие караул.

— Что теперь делать? — спрашивали на состоявшемся в девятом часу утра совещании послов. — Очевидно, ответа ждать не приходится.

— А наше положение должно быть выяснено! — воскликнул испанский посланник, старейшина европейского дипломатического корпуса в Пекине.

— Непременно! Но какой путь мы должны избрать для этого? — высказался Ростгорн, австро-венгерский поверенный в делах. — Наше положение ужасно... Мы ответственны не только за интересы уполномочивших нас государств, но и за жизнь всех остающихся с нами.

— Я предлагаю послать коллективную ноту! — звался посол Англии Клод Макдональд.

— Но разве можно поручиться, что мы получим на неё ответ? — воскликнул французский посланник Пишон. — Я предлагаю всем вместе отправиться в цунг-ли-ямень и там вместе с его членами выяснить наше положение.

— Позвольте мне сделать со своей стороны предложение! Мне кажется, я нашёл средство.

Это говорил германский посланник Кеттелер, бывший солдат, променявший военную карьеру на карьеру дипломата.

— Говорите, барон, — предложил испанский посол. — Мы слушаем вас и надеемся, что найденное вами средство действительно выведет нас из затруднительного положения.

— Я рекомендую вот что! — начал Кеттелер. — На ноту мы рискуем не получить ответа. Всем идти — это имело бы вид, будто мы выражаем покорность, а одно предположение такое увеличит дерзость этих негодяев, потому что они увидят в этом несомненный признак нашей! слабости. Лучше всего, если пойдёт в цунг-ли-ямень кто-нибудь один и потребует от Цина или Туана или кто там найдётся ответа. Если мне будет позволено, эту обязанность я приму на себя.

На мгновение собрание стихло.

— Ваше предложение наилучшее, — тихо заметил старейшина дипломатов. — У него есть шансы на успех... Но разве не подвергаете вы свою жизнь риску? Нет, я стоял бы за поездку всех туда.

— Э! Не говорите о риске! — воскликнул Кеттелер. Разве нет у нас примера русского посла Игнатьева, который спокойно разъезжал по баррикадам Пекина, когда французские и английские войска готовились, к его бомбардировке? Он остался невредим. Я надеюсь, что буду так же счастлив, как Игнатьев. У меня, кроме того, есть перед всеми вами, господа, большое преимущество: я знаю язык страны, и переговоры мне будут вполне по силам. Итак, решено. Вы уполномочиваете меня на переговоры, и я еду немедленно.

Кеттелера принялись отговаривать от этой затеи, но он стоял на своём и отдал приказание военному эскорту быть готовым сопровождать его.

— Напрасно, господа, вы боитесь за меня! — говорил он. Я знаю этих каналий! Разве они осмелятся поднять руку на представителя великой Германии? И в доказательство того, как я презираю всех их, я беру с собой только драгомана Кордеса и двух-трёх мафу[55], скорее в виде почётного конвоя, чем для защиты от скопищ этих негодяев. Я побываю в цунг-ли-ямене и надеюсь, что мне легко удастся образумить этих жалких безумцев. Ждите меня, господа, я заранее уверен в успехе моей миссии!..

Весело собрался барон в недалёкий путь. Он отправлялся в посольском паланкине; за ним также в паланкине следовал драгоман Кордес и вооружённый конвой из унтер-офицера и четверых солдат.

Прошли всего несколько минут, как до европейцев, толпившихся у баррикад со стороны улицы Чез-Ай-Фу-Ту-Хун, долетел звук одинокого выстрела и затем двух залпов, последовавших один за другим.

Едва только загремели они, как дрогнули все сердца, побледнели лица: выстрелы доносились именно с той стороны, в которую направился Кеттелер.

Прошли ещё несколько минут, и раздался стук копыт мчавшихся во весь опор лошадей.

Теперь все вскрикнули от ужаса. Это были мафу, сопровождавшие Кеттелера и Кордеса.

— Посланник убит! Драгоман тяжело ранен! — ещё издали кричали они.

В самом деле, несчастная мысль пришла в голову немецкому послу, когда он вздумал поступить по примеру своего русского коллеги.

И тут оправдалась пословица: «Что русскому здорово что немцу смерть». Граф Игнатьев преспокойно разъезжал по китайским баррикадам в 1860-м году, но он был русский, и китайцы встречали его с полным почтением.

Не то ожидало несчастного Кеттелера.

Караулы на углах улицы Чез-Ай-Фу-Ту-Хун занимал отряд гвардейцев Тинг-Тзе-Туй, находившийся под командой только одного офицера Эн-Хая, которому ещё накануне Туаном было отдано категорическое приказание не пропускать из забаррикадированной Посольской улицы никого из иностранцев. Этот приказ перед назначением в караул был подтверждён генералом Фу-Лиангом.

Эн-Хай был честный солдат, твёрдо знавший свой долг повиновения без рассуждений. Несколько часов он провёл на страже. Никто не показывался, и только утром в роковой для Кеттелера день он увидел быстро подвигавшийся к нему со стороны миссии поезд.