— То есть — чего ради?

— Да, чего ради, — кивнула Лиззи.

Эндрю протяжно вздохнул.

— И тебя это устраивает? То, что тебе когда-то придется в одиночку вырастить дочь, чтобы исполнить некий древний обычай?

— На самом деле, не устраивает. Вот потому-то на мне это наследие и оборвется.

Слова эти, казалось, прогудели в заряженной атмосфере между ними.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что я последняя из рода Лунных Дев.

— Что означает: ни мужа, ни детей? Звучит как абсолютный финал.

— Абсолютный финал и будет.

— А еще звучит как полное одиночество.

Лиззи пожала плечами.

— Может быть, и так. Но это единственный правильный и честный вариант. Женщины обычно боятся передать своим дочерям все, что угодно — нечистую кожу лица, слишком широкие бедра, какие-то скрытые до поры наследственные болячки. А меня все это как раз не беспокоит. Я боюсь принести в этот мир маленькую девочку, которой придется скрывать, кто она такая, которая будет бояться завести друзей и которая никуда вообще не будет вписываться. Я жила с этим все детство и юность. И я не пожелала бы такого своей дочери.

— Рискну показаться бесцеремонным, но все-таки можно же выйти замуж и не заводить детей. Многие пары так живут.

— Верно. Но дело же не только в детях. Проблема во всем. Брак — это вообще дело непростое, даже когда оба — обычные, нормальные люди. Но я не из нормальных людей. И наследие моего рода — отнюдь не тот груз, который я готова была бы взвалить на своего мужа или ребенка. Вот что я понимаю под осложнениями. Я не могу позволить себе никаких… серьезных привязанностей.

— А Люк для тебя не был осложнением? — поднял бровь Эндрю.

Лиззи вздохнула, сознавая, как дико это, должно быть, прозвучит для человека вроде Эндрю, выросшего в семье, где все всегда раскрашивалось по контуру.

— С Люком у меня не было ни малейших осложнений. Он не питал в отношении нас двоих никаких ожиданий — равно как и я. Вот почему с ним мне было безопасно. Он не мечтал о домике с белым штакетником и семейным минивэном. Но ты вовсе не Люк. Ты желаешь того, чего я не способна тебе дать. И я желаю того, чего не смею получить.

Лицо у Эндрю немного смягчилось, и проступила робкая улыбка.

— Из того, что я сейчас от тебя услышал, я понял лишь то, что я для тебя желанен. Я ведь не ослышался, верно?

— Я говорила фигурально.

— В самом деле?

Лиззи пристально посмотрела ему в глаза. Проявить слабость сейчас было бы нечестно.

— Да.

Он снова коснулся ее щеки, легонько скользнул пальцами по коже и опустил руку.

— Что ж, тем лучше. Я немного не так рисовал в воображении наше первое романтическое свидание. Уж точно не в амбаре.

Лиззи почувствовала, как полыхнули жаром щеки.

— Ты воображал со мной романтическое свидание?

— Ну, мне было восемнадцать лет. Я был юный и пылкий. Естественно, я пытался это представлять. И до сих пор лелею в воображении. Но только не здесь. И только если ты сама этого пожелаешь. Впрочем, не стоит меня сбрасывать со счетов. Я ждал этого поцелуя двадцать лет. Подожду еще столько же, если потребуется.

На этом он развернулся и направился к двери. Лиззи уставилась ему вслед, невысказанный ответ словно застрял у нее в горле. Он что, не слышал того, что она ему только что так долго объясняла?

Проснулась Лиззи с ноющей головной болью и тут же почувствовала, как нутро у нее словно стянуло тугим узлом. Эндрю вчера вечером ее поцеловал. И на какое-то ужасное и губительное мгновение слабости она забылась и поцеловала его в ответ. Пока не опомнилась, что, собственно, стоит на кону. Ее сердце. И, быть может, его сердце тоже. Но по крайней мере ей удалось остановиться, пока это не зашло слишком далеко.

Теперь между ними возникнет неловкая натянутость, поскольку именно это получается, если целуешь того, кого не должен целовать. Отношения сразу становятся странными и ненормальными. И оба начинают неестественно себя вести. Придумывают разные причины, чтобы друг друга избегать.

Но как раз это для нее сейчас представлялось совершенно нежелательным. Эндрю был самым преданным другом в ее жизни — тем, кто знал все ее тайны и все равно оставался рядом. И пока она живет здесь, в Сейлем-Крике, она хотела бы, чтобы он по-прежнему оставался ее верным другом. Довольно скоро их пути разойдутся. Ферма рано или поздно будет продана, и все закончится. Ничто больше не будет привязывать ее к этому месту, и у нее не будет ни малейших причин когда-либо сюда вернуться.

И эта мысль вызвала у нее ощущение глухой пустоты, которой она предпочла бы не давать название. Навешивание наименований делает вещи реальными.

— Это ты там, детка?

— Да, это я, — отозвалась Лиззи и, свернув на кухню, увидела там сидящую за столом Эвви. — Вы не видели Ранну? Хотела спросить ее кое-что о вещах, хранящихся на чердаке.

— Да упорхнула отсюда совсем недавно, — пробурчала Эвви из-за развернутой газеты. — Приготовила себе этого дьявольского варева, что вы все тут пьете, и отправилась в лавку. Несколько дней уже там пыхтит.

Лиззи налила себе в кружку кофе и подсела к Эвви за стол.

— Она вновь взялась за живопись. Она вам этого не говорила?

Эвви с каменным лицом глянула на нее поверх газеты:

— Тут еще одна статья.

Лиззи вздохнула, не отрываясь от кружки:

— Разумеется, куда от них денешься. И что в ней говорится?

— «Причастный к ходу расследования источник сообщил „The Chronicle“, что результаты лабораторных исследований ничего конкретного не дали. Подтверждено, что инициатором горения явился керосин, однако никаких отпечатков пальцев не обнаружено».

— Что означает: подозреваемых в поджоге нет.

— Это не все.

Лиззи с досадой закатила глаза.

— Мне точно надо это знать?

— Они приводят высказывание органистки из Первой конгрегациональной церкви Мириам Саммерс. Она, дескать, ничуть не удивлена, что на «Ферме Лунных Дев» происходит что-то плохое, потому что там наверняка до сих пор обитают призраки тех несчастных убитых девушек. Так и написано: «обитают призраки». Представить даже не могу, чтобы в газете печатали такую чушь!

Увы, Лиззи вполне могла это представить. Судьбе было угодно, чтобы супруга шефа местной полиции Саммерса оказалась в той самой кофейне в тот самый день, когда Ранна устроила там свою злополучную выходку, и наблюдала все это собственными глазами. Тогда Мириам была только рада еще сильнее раздуть всеобщее негодование горожан, и с годами ее мнение о семье Лун, как видно, ничуть не изменилось. Вот только теперь она, Лиззи, а не Ранна вызывала возмущение.