Джек убирается подобру-поздорову. Останавливается на секунду, чтобы обменяться злобными взглядами с Купером, а потом идет к себе в отсек.

Удостоверившись в двух вещах.

Первое — это что Ники Вэйл связан с бандой.

Второе — это что Сандра Хансен продалась.

И еще одно, думает Джек.

Если я не совершу прорыва в деле Вэйла, с «Жизнью и пожаром в Калифорнии» я распрощаюсь навек.

И примерно это же толкует Кейси, говоря с Мать-Твою Билли по телефону.

Он говорит:

— Было бы весьма любезно, если бы кто-нибудь за эти двенадцать лет все-таки просветил всеобщего доброго друга Тома насчет дачи ложных показаний.

— Джек Уэйд хороший парень.

— Джек Уэйд хороший парень, — говорит Кейси. — И тем более жалко, что его так уделают.

Джек входит в кабинет, и Билли включает громкую связь, чтобы он слышал, что говорит Кейси. А тот говорит:

— Если Гордон выиграет дело Вэйла — а он его выиграет, — он навесит это на «Жизнь и пожар в Калифорнии», и шлейф этот будет вечно волочиться за компанией. На каждом судебном процессе это будет всплывать вновь и вновь. Он будет копаться во всех отвергнутых Джеком претензиях — в каждом случае поджога или мошенничества — и найдет судью, который примет все это к производству.

И не только заключение Джека он будет использовать, но и пример дела Вэйла. Он станет рассказывать следующей коллегии присяжных, что «Жизни и пожару» было предложено уплатить столько-то миллионов, но они на это не согласились. Так что уж вы лучше соглашайтесь. И так далее, без конца, шлейф с каждым разом будет становиться все длиннее, пока «Жизнь и пожар» не будет либо платить и платить без конца, либо вообще сойдет со сцены.

И не только благодаря одному Полу Гордону. Каждая акула в городе почует запах крови, и все они приплывут сюда за добычей. Каждый адвокат истца из тех, кого мы чехвостили в судах, явится в суд и будет требовать пересмотра дела, отыскав маленькую зацепку, чтобы уличить «Жизнь и пожар» во лжи и мошенничестве уже в своем деле. Я буду строчить и строчить ходатайства, чтобы положить этому конец, но какой-нибудь судья из Народной республики Санта-Моника[26]обязательно решит, что это его шанс пробраться в первачи, потому что все мы одним миром мазаны, и апелляция наша не будет удовлетворена.

И Джек станет для всех долгожданным и самым любимым свидетелем. Он станет каяться в грехах на каждом разбирательстве дела о ненадежности. Они заставят его в панике бежать. Держу пари, что он покинет Калифорнию — так надоест ему маячить в суде. Но они могут передать дело и в федеральный суд, а тогда его станут гноить уже в федеральном масштабе. А тебя — вместе с ним, потому что заставят давать показания и каяться в том, что принял на работу преступника, зная о его преступном прошлом.

Пятьдесят миллионов — это не такая уж большая цена за то, чтобы прекратить это кровопускание, а Джеку спасти свою шкуру.

— Я не хочу спасать свою шкуру, — говорит Джек.

— Но я хочу спасти тебе ее, Джек, — говорит Кейси. — Не стоит погибать в битве, выиграть которую ты все равно не можешь.

— Мы можем ее выиграть, — говорит Джек.

— Ты хочешь одержать над ним верх, переспорив его в суде? — говорит Кейси. — При отсутствии доказательств и после того, что ты наделал?

— Дай мне время, и доказательства появятся, — говорит Джек.

— Нет у нас времени, — говорит Кейси. — Красные кресла уже давят на меня, чтобы я соглашался. У них скоро тарифные слушания. Им меньше всего нужен сейчас скандал и обвинение в ненадежности. Особенно такое, опровергнуть которое в суде они не смогут. Они хотят внесудебного разрешения конфликта.

— Они не могут разрешить его без моего участия, черт возьми! — говорит Билли.

Правило такое. За местным заведующим — в данном случае за Билли Хейесом — последнее слово. Чтобы избавить высокое начальство от необходимости являться в суд и свидетельствовать по каждому иску, он же и ответит за ошибку. И этот заведующий так просто не уступит.

— Они могут обойтись и без тебя, если ты их к тому вынудишь.

— Пусть попробуют.

— Ну знаешь ли…

— Они знают о прошлом Джека?

— Я им не сказал, — говорит Кейси. — Надеялся, что получу от тебя разрешение умаслить их, а тогда кому какое дело.

Чего только не загладишь умасливанием, говаривает Билли.

— Не желаю выпускать это из рук, — говорит Джек.

— У тебя нет выбора, Джек, — говорит Кейси.

— Зато у меня есть, — говорит Мать-Твою Билли. — И мы этому мерзавцу ни цента не заплатим.

— Давай я предложу им десять миллионов, — говорит Кейси. — Им трудно будет отказаться от десяти миллионов.

— Ни цента!

— Но почему, Билли…

— Потому что он виновен, и мы знаем, что он виновен.

— Думаешь, ты сможешь убедить в этом присяжных? — спрашивает Кейси.

— Думаю, — отвечает Джек.

И вляпывается бог знает во что.

Потому что Кейси говорит:

— Ну что ж, сам напросился. Вечером мы сделаем фокусное слушание: наймем судью, присяжных, в общем, все честь по чести. Ты будешь давать показания, а я устрою тебе перекрестный допрос. Все зависит от того, кто выиграет. Выиграешь ты — мы не идем на соглашение, и продолжай следствие хоть до самого начала процесса. Проиграешь — и мы завтра утром начинаем переговоры об условиях соглашения. Это самое лучшее решение из того, что я могу предложить, ребята.

Ничего себе «лучшее решение», думает Джек.

Гибель.

Гибель посредством фокусного слушания.

«Мы погибли».

Вот что в переводе с русского означает фраза, которую Даня говорит Ники.

Они гуляют по лужайке перед домом мамаши.

Гуляют в отдалении от дома, держась как можно дальше от него, потому что происходящее в доме действует Ники на нервы и бесит его.

Все дело в ребятах, собаке и маме. Вернее, в этом ужасном сочетании, потому что дети собаку любят, а мама — нет. Дети хотят, чтобы собака была в доме, мать этого не хочет, собака же хочет прыгать на диван, отчего мать каждый раз чуть в обморок не падает, собака хочет спать с детьми, а дети — спать с собакой, мать же хочет, чтобы собака спала во дворе, что почти то же самое, как если б она пожелала ей сдохнуть, чего она, в общем, и желает. Предыдущей ночью Ники понял всю абсурдность попытки водворения Лео в конуру, когда в результате ему пришлось выставить возле конуры охрану, чтобы дети перестали реветь, а Майкл не отправился бы, как он грозился, спать в конуру с игрушечным кинжалом, которым он собирался защищать Лео от койотов.