Замахнулась, чтобы влепить пощечину, — Вадим инстинктивно отшатнулся. Но удара не последовало, Сандра сникла, сжала кулак, содрогнулась от отвращения.

— Веди, — скомандовал Леон. — Только без глупостей.

— Я туда не хочу… — пробормотала Сандра. — Вдруг там все такие? Пустые оболочки, заполненные… саркомой.

— Развернулся и пошел, — рыкнул Леон и ответил Сандре: — В любом обществе девяносто процентов — дерьмо. У нас это грязное, неграмотное быдло, у них — вот такие полипы. С полипами проще. Главное, не воспринимать их всерьез. И радиации там нет, из пакости — только люди. Так, Дизайнер, я кому сказал…

Вадим опустил плечи и поплелся вперед. Все, хана. Или не тронут? Им, главное, из этой задницы выбраться, а там авось пронесет. С одной стороны, так лучше: не будут мертвым грузом на шее висеть. Взгляд Сандры он старался не вспоминать. Переспать не значит жениться. Да, некоторое время он даже любил Сандру. Недолго, конечно, зато искренне. Разве он виноват, что любовь так быстро ушла? Что, теперь всю жизнь посвятить чужому человеку? Нелепость. Она и сама со временем поймет, что это затмение — не более чем жажда нового.

В горле мучительно засвербело. Ощущение было такое, будто застряла рыбья кость. Вадим набрал побольше воздуха и согнулся в приступе нестерпимого кашля. Из глаз брызнули слезы. Казалось, еще немного, и выскочат кишки.

После очередного спазма горло обожгло горячим, рот наполнился солоновато-горьким — Вадим вместе с кровью выплюнул тугой комок мокроты, вытер рот и, обессилев, сел и уткнулся в колени.

— Что с тобой?! — Ужас Сандры стегнул кнутом, проник под кожу и разлился холодом по позвоночнику.

Медленно-медленно Вадим поднял голову: кровь на штанах. Откуда? Что это? Лучевая болезнь? Ничего, дома вылечат…

Нет. Не вылечат. В его мире еще не научились лечить рак.

Среди забрызганной кровью травы копошилось то, что он принял за мокроту, — маленькое розовое существо. Оно живет внутри. Притаилось, накапливает силы… скоро начнет расти, сдавливать внутренности, разбирать ткани и строить, строить себя… Вспомнилось, как от рака умирала бабушка, как корчилась, а врачи только пожимали плечами. Все. Теперь — точно все. Никакое чудо не спасет. Вот почему так кружится голова и колет в боку, там — оно. Не хватило нескольких шагов.

Вадим вынул пистолет, направил дуло в висок, зажмурился. Холодный курок впился в палец. Легкое нажатие — и все закончится.

…Растрепанные нити тумана висят в воздухе, пульсируют, гладят кожу. Словно по велению мысли, тучи разошлись, в разрыв выглянуло солнце — туман заиграл всеми цветами радуги. Приветствуя светило, качнулись верхушки елей. На папоротнике горела рубиновым капля росы.

Почему все это так жалко терять? Вадим распластался на траве и замер, жадно вбирая ощущения, запахи, звуки.

* * *

Молчание нарушает Леон:

— Дизайнер. Вставай — и вперед.

— Не могу, — говорит Вадим то ли обреченно, то ли с удовлетворением. — Хреново мне — не видишь? Слушай! Может, ты меня пристрелишь? Что тебе стоит, а?

«Чего тебе стоит, а?» эхом отзывается в сознании. Он что, думает, что убивать для Леона все равно что справлять нужду? И обо мне он так же думает? В глубине души, за коконом отстраненности, ворочается злость. Холодея, смотрю на крошечную тварь, укоренившуюся в почве. Минуту назад мне хотелось прикончить Вадима. Растоптать. Размазать по земле тонким слоем. Сейчас во мне зреет, заслоняя Вселенную, странное чувство — смесь жалости и гадливости. Лет восемь назад я поймала огромную ярко-желтую гусеницу, посадила в банку с травой — мне интересно было, что вылупится из куколки. Но гусеница оказалась зараженной, через пару дней из нее полезли черви…

Вот Вадим. Как жалко! Все могло быть так красиво. Ноет в груди, сдавливает горло. Нет, не зареву. Он недостоин. Он меня предал и даже этого не скрывает.

Катится слеза по щеке. Щекотно. Слизываю ее. Черт. Я же его ненавижу, почему тогда?.. И откуда эта надежда — глупая, абсолютно пустая и все равно цепляющаяся за жизнь?

— Сандра, — шепчет Вадим, поднимаясь. — Помоги мне, я не могу сам — жить люблю. Потом будет больно. Пожалуйста!

И снова кашель. Вадима скручивают спазмы, целюсь ему в голову, перед глазами пелена слез. Вроде его приступ закончился. Отплевываясь, он с мольбой смотрит на меня.

— Извини, что так получилось, — продолжает он, в уголке губ надувается кровавый пузырек. — Пусть я сволочь, я гондон, но даже гондон заслуживает человеческую смерть. Добей!

Леон поджимает губы. Потирает подбородок. Держусь из последних сил.

— Идем отсюда. — Леон разворачивает меня и толкает вперед. — Вверх по туману. Давай. Ну же!

Бреду по молочной реке, обхватив плечи руками. Не хочу к чужакам. Без Вадима его мир для меня пуст и бессмысленен.

— Ноги — выше! — командует Леон. — На землю смотри, не наступи на эту хрень.

Все равно. Туда или сюда… Я словно соскальзываю в бездну по слизистому склону. Не за что зацепиться, чтоб хоть на миг замедлить падение. Как будто болен не Вадим, а я, и чем больше проходит времени, тем ниже, ниже… Еще секунда — и удар меня расплющит о бетон.

Внезапно я понимаю, что одна в тумане, переливающемся то ультрамарином, то пурпуром. Вздрагиваю от выстрела, замираю. Раздвигая папоротники, появляется бледный до синевы Леон.

— Спасибо, — шепчу я и инстинктивно прижимаюсь к нему. — Не будет так мучиться.

Бездна. Бездна, полная тумана… Леон наверху, он бросает веревку. Хватаюсь. Какие у него холодные пальцы! Подтягиваюсь, помогая себе ногами. В черную пасть воронки летят комья слизи.

— Пожалуйста, держись! — Леон меня встряхивает. — Я все понимаю… Но ты должна быть сильной. Нам нужно отсюда выбираться.

Иду за ним как на привязи, а перед глазами — то ли обреченное, то ли умиротворенное лицо Вадима.

Голова раскалывалась… блин, да она уже раскололась. Здравствуй, смерть, вот ты какая. Но лежать удивительно мягко. Это где он может лежать? На сырой земле, не иначе.

— Вадик! Ва-адик! — знакомый голос, родной даже.

— Вадим! Кто-нибудь, вызовите «Скорую»! — и этот — знакомый, родной, но неприятный.

Вадим понял, что у него есть глаза, и открыл их. Над ним склонились люди, которые не могли здесь быть. В раю нет места Кощею, а в аду нет места Настеньке. Грудь у нее колышется.

— Очнулся! Очнулся!

Очнулся?! Настя, Кощей, еще какие-то сотрудники на заднем плане, чьи имена он так с ходу и не вспомнил. Вадим схватился за голову: болит, родимая, а волосы — вот они, волосы на месте, никто их не стриг.

— Что со мной было? — выдавил он.

— Обморок. — Настенька прямо-таки лучилась от счастья.