– Ночью там происходят очень странные вещи, – сказал потом Мишка. – После того как ты весь день провел с лопатой в руках, вернулся в барак и поел баланды, ты ложишься спать, но никак не можешь уснуть. Начинаешь вспоминать старую жизнь и не можешь остановиться. Много раз ночью я вспоминал того немца, с которым ты познакомился в баре и который говорил, что единственным достижением русских является изобретение водки. Ты тогда перечислил ему три великих достижения русских, помнишь?

– Я прекрасно помню эту историю. Тогда я заимствовал твою мысль о том, что творчество Чехова и Толстого представляет собой как бы начало и конец прозы как жанра. Потом напомнил ему про Чайковского и закончил все это икрой.

– Точно.

Мишка с улыбкой посмотрел на Ростова.

– Я в лагере понял пятое великое достижение русского народа.

– Какое?

– Пятое достижение – пожар в Москве.

– Ты имеешь в виду пожар в Москве тысяча восемьсот двенадцатого года? – удивился граф.

Мишка кивнул.

– Ты можешь представить себе выражение лица Наполеона, когда его разбудили утром в Кремле, он увидел, что Москва горит, и понял, что ее подожгли сами москвичи? – Мишка негромко рассмеялся. – Пожар в Москве – это исключительно русская история, друг мой. Это очень показательный пример. Мы, русские, умеем и любим уничтожать то, что сами построили.

Мишка не вставал со стула потому, что из-за хромоты ему было трудно ходить по комнате. Теперь, как заметил граф, Мишка стрелял по комнате глазами, словно продолжал ходить из угла в угол.

– Понимаешь, Саша, у каждой нации есть картина художника, выражающая национальную идею. У французов это «Свобода, ведущая народ»[84] Эжена Делакруа, у голландцев – «Ночной дозор» Рембрандта, у американцев – «Вашингтон переправляется через Делавэр»[85]. А у нас, русских? Есть две такие картины – «Петр I допрашивает царевича Алексея»[86] Николая Ге и «Иван Грозный убивает своего сына» Репина. Вот уже на протяжении многих десятилетий эти картины обожают и публика, и критики. Что же на них изображено? На первой картине царь Петр с подозрением смотрит на своего старшего сына и может осудить его на смерть, а на второй – царь Иван уже убил своего старшего сына ударом скипетра в голову.

Или, возьмем, к примеру, наши церкви, куполами и архитектурой которых восхищаются иностранцы. Мы эти церкви взрываем. Мы сбрасываем на землю статуи героев, переименовываем улицы, стирая память о людях, в честь которых они были названы. А наши поэты? Или мы заставляем их молчать, или мы терпеливо ждем, чтобы они замолчали сами.

Мишка взял вилку, воткнул ее в антрекот, к которому даже не притронулся, и поднял вверх вилку с куском мяса.

– Ты слышал, что, когда в начале 1930-х объявили о принудительной коллективизации, наши крестьяне убивали свой скот, чтобы он не достался колхозам? Тогда убили четырнадцать миллионов голов скота.

Он аккуратно положил кусок мяса на тарелку.

– Одной ночью знаешь кто мне, Саша, приснился? Сам Маяковский. Он цитировал свои стихи, красивые, чарующие строки, которые я никогда прежде не слышал, – о крике березы, сверкающей в зимнем солнце. А потом зарядил револьвер и приставил дуло к груди. Я внезапно подумал, что эта тяга к самоуничтожению не была отвратительна, не была чем-то постыдным или мерзким. Это было нашей сильной стороной. Мы наводим на себя оружие потому, что нам все равно или мы не так культурны, как британцы, французы или итальянцы. Наоборот. Мы готовы уничтожать то, что мы создали, потому что мы верим больше их всех в силу картины, стихотворения, молитвы или человека.

Мишка сокрушенно покачал головой.

– Помяни мое слово, друг мой, мы тогда не в последний раз Москву сожгли.

Мишка говорил быстро, словно в горячке, торопясь высказать другу наболевшее, но, как только он все это сказал, вдруг замолк и успокоился. Заметив озабоченное выражение лица Ростова, Мишка радостно, на этот раз без иронии или горечи, рассмеялся, протянул руку и взял за плечо графа.

– Саша, я не хотел тебя расстроить всеми этими разговорами о револьверах. Не переживай. Моя песенка еще не спета. У меня здесь в Москве есть одно дело. Мне нужно зайти в библиотеку и посмотреть кое-какой материал, необходимый для работы над одним проектом…

Граф с облегчением отметил, что перед ним прежний Мишка.

– Твой проект как-то связан с поэзией? – спросил граф.

– С поэзией? Ну, можно сказать, что в определенной степени связан… Однако он еще более масштабный, более серьезный. Не могу сейчас про него рассказать подробнее, но, поверь, ты узнаешь о нем первым.

……

Когда граф с Мишкой вышли из кабинета Эмиля, на кухне работа уже кипела. На разделочном столе резали морковь и лук, а рядом ощипывали кур. На плите стояли шесть огромных кастрюль. Эмиль жестом попросил графа подождать. Шеф-повар вытер руки о фартук, вышел и тут же вернулся с коричневым пакетом.

– Вот вам немного еды с собой в дорогу, Михаил Федорович.

Мишка с удивлением посмотрел на пакет, и граф уже думал, что он откажется. Но его друг не отказался, а взял пакет и поблагодарил шеф-повара.

Подошел Андрей и сказал, что рад был познакомиться с Михаилом и желает ему удачи.

Мишка открыл дверь на лестницу и остановился. Потом он обернулся к графу, обвел взглядом кухню, посмотрел на занятых работой поваров, а также Эмиля и Андрея и сказал Ростову: «Кто бы мог подумать, что, осудив тебя на вечное пребывание в «Метрополе», они сделали тебя самым счастливым человеком в России».

* * *

В тот вечер в половине восьмого граф вошел в Желтый зал. Сидевший за столом Осип потушил папиросу и встал.

– Вот и Александр! Я подготовил нам небольшое путешествие в Сан-Франциско. Выключи свет.

Осип подошел к проектору, а граф, думая о своем, сел за накрытый на двоих столик и положил салфетку на колени.

…

– Александр!

Граф обернулся.

– Свет выключи.

– Ой, прости.

Граф встал, выключил свет и остался стоять у стены.

…