Он долго молчал.

— Ты скучаешь по ним? — аккуратно спросила Грейс, придвинувшись.

Осборн вдохнул ее аромат. Мокрые волосы, соль, холод. Далекий холод, до которого не дотянуться.

— Я? Нет, я не хочу к ним. Просто приятно вспоминать все это… Весело было. Жалко что я был такой безмозглый.

— Ты был ребенком, милый.

— Самое неблагодарное время. Тебе и так и сяк, а тебе только с друзьями червяков бы повыкапывать в саду или попугать соседских кур. Больше ничего не надо.

— У тебя все еще будет. Не печалься. — Грейс положила руку ему на плечо.

— Я? Не, я не грустный, — просипел он и, не справившись, уронил голову на руки.

— Я же вижу. Расскажи, что случилось.

Осборн почесал виски. Пальцы длинные, с отслаивавшимися ногтями. Лицо сосредоточенное и грустное.

— Какая же ты прекрасная, Грейс. Ты даже не представляешь, насколько, — прошептал Осборн и глубоко вздохнул. — Ты все всегда видишь.

— Я очень хочу видеть тебя счастливым, — прошептала Грейс и обняла его одной рукой, аккуратно, чуть касаясь голой шеи.

— Я счастлив с тобой, — сказал он.

— Я знаю, милый. Но я хочу, чтобы ты был счастлив всегда. А сейчас ты грустный.

Осборн вздрогнул, но не сдвинулся с места. Посмотрел на Грейс растерянно.

— Я лучше покажу тебе, почему, чем буду говорить.

Осборн поднялся с кровати только после того, как оперся на плечо Грейс, но не прошел далеко. Зашатался, схватился за край комода и сел на одно колено. Перед глазами снова поплыло. В ушах далеко, словно из другого мира, слышалось, как квакали лягушки.

— Сейчас покажу, покажу, обязательно! — прошептал Осборн и, с трудом, но встал-таки с пола и дошел, чуть покачиваясь, до гитар. Вытащил первую попавшуюся, вытянул из чехла и, преодолев расстояние до кровати в один большой шаг, плюхнулся на матрас.

Он помотал головой, отгоняя назойливое кваканье, слышавшееся ему и на уроках, и на улице, но домотался до того, что голова закружилась и, чтобы не упасть, подставил руку и чуть не выронил гитару.

— Осторожно! — прошептала Грейс.

Осборн пришел в себя, посмотрел на гитару и обреченно фыркнул.

— Дэд, ну конечно. Кто же, как не ты. Он-то меньше продержался…

— Это был совсем особенный случай.

— Но случай же… Ладно, вот, смотри.

Осборн уселся, как сидел обычно, устроил гитару и попытался сыграть мелодию, которую напевал весь день, но пальцы скрючились, задели не те струны, зажали не тот аккорд, и звук получился звонкий, резкий и режущий.

— Нет, нет, это не то, сейчас, сейчас будет.

Осборн отсчитал лады, зажал струны, прокрутив в голове все известные аккорды и ударил.

— Да черт бы тебя побрал!

— Милый, не переживай…

— Мой каподастр24, где он? Мне нужен…

Он обернулся, бросил гитару на кровать, даже не пожалев натерпевшегося Дэда, и пополз по покрывалу к тумбочке.

— Осборн!

— Грейс, милая, мне он нужен… — Он копался в первом ящике.

— Милый…

— Грейс. Я, я должен его достать и прицепить…

— Осборн, он же прицеплен!

Парень обернулся быстро, испуганно. В полумраке комнаты его лицо показалось совсем белым, словно кровь в миг отступила от кожи.

Желтый каподастр, обклеенный маленькими наклейками, приветливо глядел на хозяина с грифа гитары.

— Черт, ну конечно. Я же никогда не снимаю его.

— Милый, ты устал.

— Я не устал… Я не должен уставать, Грейс! У меня нет времени на усталость, нет времени на отдых. Я должен играть. Я должен играть каждый день, я должен опять стереть всю кожу на пальцах. Я должен играть, Грейс! Но я не могу, я не могу! — шептал Осборн, с каждым словом говоря все громче и громче, в конце сорвавшись на глухой и хриплый крик.

Он поднял голову к потолку, но сразу же опустил. В уголках глаз сверкнули капли. Хотел было поправить куртку на плечах, но скинул ее еще на входе. Поправлять нечего. Ему просто холодно.

— Знаешь, что вертится у меня на языке весь день? — прихмыкнул Осборн.

— Что?

Он криво улыбнулся, потянулся, подключил гитару к комбоусилителю, который стоял напротив кровати, и, настроив звук потише, казалось, сосредоточившись, закрыл глаза и начал играть. Играл долго, нащупывая аккорды, зажимая баррэ25, будто бы подбираясь к истинному звуку, а потом, как ни в чем не бывало, тихо начал подпевать:

— Osbourne lost his mind. Can he see or is he blind? Is he alive or dead? Has he thoughts within his…

Осборн распахнул глаза.

— Грейс, что я пел?

— Iron man, — тихо ответила Грейс.

— Black Sabbath?

— Да.

— Да какого черта…

Грейс помнила: «Iron man» — любимая песня мамы Осборна. Первая песня, которую Осборн выучил. Первая песня, с которой выступил перед семьей. Песня, которую по приезде в Ластвилль возненавидел.

— Я ведь умру, Грейс, — прошептал вдруг Осборн.

Смерть — не что-то запретное для Грейс. Смерть — это просто смерть, на которую у каждого свои планы. Но от шепота Осборна у нее по спине побежали мурашки.

— Мы все, милый.

— Нет, я не об этом. — Осборн медленно покачал головой и аккуратно, не как прежде, отложил гитару на кровать позади себя. — Я умру. Наверное, скоро. Нет смысла больше ждать.

Грейс оттянула воротник пижамной кофты. Становилось жарко, невмоготу жарко.

— Ты должен жить, Осборн. Слышишь? Кто, если не ты? — прошептала Грейс и погладила парня по плечу. И не поняла, то ли ее ладонь дрожала, то ли Осборн.

— Я ни на что кроме музыки не годен, а сейчас получается так, что я даже в музыке лузер.

— Милый…

— Я понимаю, для тебя я самый лучший, Грейс! Я не могу даже объяснить тебе, насколько люблю тебя. Если бы не ты, я… я даже не знаю, сидел бы сейчас здесь или нет. Я… черт, какой же я идиот.