— Мораль аристократов и мораль рабов, говорит нам Ницше. Люди не равны. Воля — вот их разделитель. Сильна ли воля, слаба ли — вот, что разделяет их. Все они — аристократы и рабы. Рабы принимают чужие ценности и подчиняются им. Их воля слаба и не может нести груз собственных ценностей. Нет на них груза ответственности. Аристократы — создатели собственной морали. Аристократ может избавиться от чужой морали, очиститься и создать собственную мораль. Так говорил Ницше. Очень важная мысль, уважаемые студенты. Вы часто встретите ее в культуре.

— Он, наверное, тоже рабов водил. В своей молодости хлыстал по спине кого-то кнутом и улыбался, — пробубнил Шеннон и посмотрел на Грейс и Осборна.

Осбор не обратил внимания, а Грейс почувствовала взгляд Шеннона, посмотрела на него и улыбнулась. Но совсем не от сердца.

Профессор Френсис посмотрел на студентов, пробежал внимательно рассеянным взглядом молодых людей и девушек, и вновь достал очки. Наклонился, так, словно в руках не мог рассмотреть стекол, и протирал их.

За последний год он здорово постарел. На голове появилось еще больше седины. Сложись его жизнь иначе, мог вполне претендовать на роль мужчины в самом расцвете сил. А его силы завяли не успев расцвести.

Профессор Френсис нацепил очки, приткнул из к переносице и поморщился, чтобы присмотреться к безучастным лицам студентов.

— Верблюд, лев и ребенок. Слышали ли вы об этом?

— Да! — крикнул кто-то.

Профессор Френсис, кажется, так обрадовался, что почти улыбнулся.

— Уважаемый студент, расскажите вашим товарищам про эту классификацию для закрепления знаний, потому что классификация эта безумно важна! — воодушевленно проговорил профессор Френсис.

— В зоопарке на табличках!

— Кто-то всю жизнь и пробудет верблюдом, будет только жевать и плеваться, — прошептала Сабрина.

— Ты что там вякнула? — воскликнул самопровозглашенный шутник и даже отвел телефон от глаз.

— Не нужно ничего менять, если горб до сих пор не натерло. Пустота много не весит.

— Студенты! Мисс Сноу… — попытался вставить слово профессор Френсис, но его не услышали.

— Ах ты дрянная…

— Прошу не выражаться! — снова повысил голос профессор Френсис, но этого было достаточно, чтобы выступающий испугался и плюхнулся на лавку.

Сабрина и бровью не повела. Бесцветно она осмотрела студента, обернувшись, и снова вернулась к выслушиванию лекции профессора.

— Вот это она дает сегодня… Сноу в ударе! — прошептал Осборн и усмехнулся.

— Удивляет, да? — спросила Грейс.

— Не говори. Кажется, я ее вообще не слышал никогда. Что это с ней?

Все снова занялись своими делами, но обиженная звезда на задних партах все еще жаловалась своим друзьям.

— Сноу, какая же она тварь. Меня заткнуть решила?! Если я еще раз увижу, приставлю к стене и…

По спине Грейс пробежал холодок. Руки под партой сжались в кулаки, но, стоило подумать о Джексоне, руки ослабели. Если Джексону так нужно, значит и им тоже.

Профессор Френсис снова снял очки и принялся протирать стекла платочком, по краям которого были вышиты цветочки. Если так продолжиться, к концу учебного года в стеклах протрутся дырки. А студенты болтали, шуршали, спали, занимались своими делами. На задних рядах даже умудрялись играть в компьютерную игру. Френсис не мог не заметить.

— Иногда мне даже интересно, чего он терпит это, — хмыкнул Осборн. — Ушел бы и дело с концом! И ему проще, и нам лучше.

— Он все еще надеется, что кого-то заинтересует, — прошептала Грейс.

— Тогда бы не вел этот предмет.

Грейс в ответ промолчала.

Профессор Френсис протер очки, нацепил их на нос и снова оглядел аудиторию. С последней надеждой пробежался грустным взглядом по студентам, но встретился всего с несколькими, с теми, кто тоже не сводил глаз с преподавателя.

Его тихий вздох почти никто не услышал. Показалось, будто бы сдулся плохо надутый шарик, с еле заметным свистом. Профессор Френсис поправил пиджачок, сидевший косо, и тот сел совсем криво. Белая рубашка, чуть задравшаяся на животе, показалась мятой, хотя, наверное, была выглажена утром. Брюки в одно мгновение стали велики и повисли как на вешалке на тонких и не очень длинных ногах.

Как в замедленной съемке он вздохнул, медленно, громко шаркая ногами по полу, обошел стол и сел, плюхнувшись на стул так, что из сиденья, кажется, воздух вышел с тихим стоном, открыл ящик стола, вытащил толстую тетрадку, громко полистал и нашел нужную страницу.

— Ф-Фридрих Н-Ницше говорит нам, что… что ценности Европы — это христианские ценности. Он вопрошает, ищет путь самих ценностей.

— А они разве куда-то уходили? — прошептал кто-то, но в тишине шепот пронесся по всей аудитории, забирая за собой и смешки, и хохот, и чью-то истерику.

— Они… они никуда не уходили, уважаемый студент, — ответил профессор Френсис, ничуть не улыбнувшись. — Ф-Фридрих Ницше ищет, откуда взялись ценности и что им причина.

Профессор Френсис предпринял еще одну попытку рассказывать, но от волнения начал заикаться. Тогда он опустил глаза в тетрадку и продолжил читать лекцию с листа, тихо, занудно и монотонно.

Бабочка умирала. Даже не пыталась махать крыльями, чтобы взлететь.

Он читал, единицы записывали. Иной бы распсиховался, бросил бы студентов и ушел к начальству жаловаться. Но Френсис был не из таких преподавателей. Он безоговорочно смирился с отчаянием. Во всеобщем абсурде он уже пообвыкся и стал в нем своим.

— Иногда мне жаль его, — призналась Грейс.

— Почему? — пробубнил Осборн.

— Его ненавидит весь университет только из-за того, что его предмет почти никто не пытается понять. А не пытаются, потому что не понимают смысла.

— А в философии есть какой-то смысл помимо бессмысленного поиска смысла?

— Смысл можно найти в чем угодно. Нужно только знать, где искать.

— Если найдешь что-то, не забудь сказать мне. Может, кто-то на самом деле знает, что такое смысл жизни.

Грейс улыбнулась.

Профессор Френсис вытащил платочек, утер вспотевший лоб и засунул кусочек ткани назад, но неаккуратно и кончик высовывался из кармашка.

— Сверхчеловек… сверх… — попытался вновь начать говорить профессор Френсис, но задние