Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Быть может, он на меня злится. Или сердце его разбито. А может быть – и это худшая картина, которую рисует мое воображение, – я ему совершенно безразлична. Что, если он согласен с моими родителями и наша любовь – лишь глупая выдумка двух подростков, преходящее безумие, которое развеялось как дым под напором времени, тем более что Грейси больше нет и некому соединить нас в единое целое.
Возможно, все эти мысли и не дают мне просто взять и набрать его номер. Я записываю цифры на салфетке, держу в руке телефон, знаю, как нажать на кнопки, – но просто не могу.
В конце концов Белинда молча забирает у меня салфетку с номером и все делает сама. Я не возражаю – это и ее дело, она тоже ищет Джо. Не издавая ни звука, я кусаю изнутри щеку с такой силой, что во рту ощущается металлический привкус крови. Белинда набирает номер, ждет и наконец встряхивает головой.
– Не работает, номер отключен, – объявляет она. – Можешь вздохнуть.
Это случилось в пиццерии в районе «Маленькая Италия», где мы сидели за столиком, покрытым скатертью в красно-белую клетку, и слушали оперу, потягивая красное вино, и ели пиццу пеперони, истекавшую оранжевым маслом.
А теперь мы шагаем по освещенным кварталам, больше всего похожим на город из «Бегущего по лезвию бритвы». Мимо проезжают на роликах девушки с предсвадебной вечеринки, беззвучно играет на картонных скрипках струнный квартет, молчаливый клоун собирает гонорар в открытый футляр от виолончели. Повсюду рекламные щиты приглашают на мюзиклы «Чикаго», «Книга мормонов» и «Злая», в воздухе витают ароматы еды. Здесь жарко даже ночью, мы будто бы медленно томимся в скороварке.
Я пытаюсь представить, как Джо поселился здесь, и решаю, что он наверняка ощутил силу этого огромного города, его скрытую мощь. Нью-Йорк ему вполне подходит.
– Какой огромный и безумный город, – говорит Майкл, сверяясь с картой на экране телефона, – и как хорошо спланирован! Стоит привыкнуть к этим номерам проспектов и перпендикулярных улиц, как все становится понятно.
Белинда хмыкает, а я расплываюсь в улыбке. Все так просто, что мы уже потеряли счет, сколько раз успели заблудиться.
– Ну ладно, Беар Гриллс[21], веди нас, – саркастически предлагает Белинда.
Майкл отвечает ей полным негодования взглядом и решительно устремляется вперед. Мы идем следом, пробираемся сквозь толпу, мимо группы брейк-дансеров, огибаем билетные кассы, рядом с которыми топчутся охранники, направляя очереди за металлические барьеры.
Мы пересекаем Бродвей, идем по 42-й улице, и Майкл заводит нас в проулок, который можно назвать только темными задворками театрального квартала. Небоскребы и неоновые огни никуда не делись, однако эта улочка прячется в отдалении.
До сих пор нам везло – несмотря на репутацию Большого Яблока, встречные доброжелательно помогали нам, наивным туристам, с видом умудренных жизнью взрослых людей, встретивших Дороти и ее друзей на Дороге из желтого кирпича. Этот проулок, однако, навевает неприятные мысли, едва ли не напоминает о возможных угрозах.
– Ооох, – выдыхает Майкл, переводя потрясенный взгляд с номера на номер на выходящих в проулок дверях. – Кэрри Брэдшоу явно живет не здесь. Страшноватое местечко. Хорошо, что с нами Белинда.
Белинда в ответ хохочет – она явно рада сыграть роль защитника, громко топая по мощенной неровными булыжниками дороге.
Я же старательно разглядываю ботинки, камни на мостовой, по которой, кажется, пробежала крыса, – лишь бы отвлечься. Ведь мы идем по улице, где жил Джо и, может быть, живет до сих пор.
Он ступал по этим неровным камням, касался пальцами шероховатых кирпичных стен, вдыхал этот влажный воздух с запахом прокисшего пива и мусора. Он видел свое отражение в витринах магазинов, которые сейчас закрыты.
А вдруг мы зайдем в паб и увидим его? Он может оказаться за стойкой, обслуживая клиентов, очаровывая их приятным акцентом и улыбкой. Или он сейчас сам где-то пьет пиво, поет под караоке или сидит в уголке с подружкой. Быть может, он совсем рядом и не знает, что я вот-вот войду в дверь, – и если он действительно окажется внутри, то нам предстоит пережить совершенно потрясающие мгновения. Как там говорилось в «Касабланке»? «Из всех баров во всех городах мира…»
Впереди мерцает неоновая вывеска, и Майкл, еще раз сверившись с телефоном, сообщает, что нам туда. И мы идем в тишине, ощущая внутреннее напряжение, ведь наши поиски могут вот-вот окончиться!
Вывеска, которая то зажигается, то гаснет в темноте, вовсе не название бара, ни «У Манигана», ни «У Ханигана», в сущности, это даже не бар. Это ресторан ливанской кухни.
Майкл снова сверяется с записями и картой на экране телефона. Он оглядывает здание, бросает взгляд внутрь небольшого зала, где за столами и у стойки полно посетителей.
Потом оглядывает второй этаж над рестораном, где раньше Джо снимал квартиру-студию. И наконец переводит взгляд на стены по соседству, кое-где забитые деревянными щитами, расписанными граффити.
Каменные стены, не спрятанные под щитами, покрыты чем-то вроде сажи, окна на втором этаже и выше – мрачные пустые дыры, черные, будто слепые глаза.
Посреди запустения, там, где раньше была дверь, виднеются остатки вывески – на которой еще можно разобрать несколько букв: «М» в начале, потом «а» и в самом конце половину другой «а». Остальные не сохранились – краска облупилась, доска почти сгнила. Совсем рядом сияет огнями ливанский ресторан, а здесь царит смерть. Смерть и запустение.
Мы втроем застываем на месте, не сводя глаз с черных стен, глубоко задумавшись – каждый пытается осознать последствия этого зрелища.
– Похоже, здесь был пожар, – наконец произносит Белинда, озвучивая мои мысли.
На кирпичах следы огня, кое-где на месте оконных рам пробивается трава, покачиваясь над обгоревшей древесиной.
Случившееся здесь вообразить нетрудно: пламя лизало стены, слышался треск дерева, надувалась пузырями краска, можно даже ощутить жар на лице, почувствовать ужас застигнутых огнем внутри и пытавшихся выбраться на улицу.
Колени у меня дрожат, сердце бьется быстрее, и я хватаю Белинду за руку. Мне надо за что-то ухватиться. Убедиться в реальности происходящего. Прийти в себя и не терять головы, не позволить воображению унести меня в прошлое, к другой темной ночи, когда я оказалась зажата в горящей машине и рвалась, выворачивая суставы, к умирающей на заднем сиденье дочери.
Сжав мне руку, Белинда что-то успокаивающе бормочет и силой разворачивает меня в сторону от сгоревшего здания, и я смотрю на нее,
