– Доброе утро, мистер Питт, – сказала она, слегка улыбаясь и останавливаясь на пороге. – Какие-нибудь новости?

– Доброе утро, миссис Стаффорд. Сожалею, но прогресс очень незначителен. Поистине, чем больше я узнаю подробностей, тем меньше они позволяют вынести какое-нибудь определенное суждение.

Джунипер вошла в комнату, и инспектор почувствовал слабый ускользающий запах духов, не таких сладких, как лавандовые. Шелковое платье шелестело на ходу, словно ветер в сухих листьях, и напоминало легкий плащ. Если вдова и горевала о Сэмюэле Стаффорде, то над этим чувством преобладало другое, которое возбуждало ее, заставляло кровь быстрее бежать по жилам и окрашивало щеки румянцем. Тем не менее симптомы любви сами по себе вовсе не означали, что она виновата в смерти мужа.

– Не знаю, что я могу вам рассказать полезного. – Джунипер взглянула на него открыто и прямо. – Мне почти ничего не известно о его судебных делах – только то, о чем можно было прочитать в газетах. Он не обсуждал со мной свою работу. – Она улыбалась, глаза были удивленные. – Судьи, знаете ли, вообще никогда не обсуждают ее с домашними. Это считается неэтичным. Вообще сомневаюсь, что какой-либо муж станет обсуждать свои рабочие проблемы с женой.

– Я это знаю, мэм, – согласился Питт, – но женщины очень наблюдательны. Они многое понимают без слов, особенно когда разговор идет о чувствах.

Миссис Стаффорд слегка кивнула в знак согласия.

– Садитесь, пожалуйста, мистер Питт.

Она опустилась первой – грациозно, но немного боком – на высокий стул, и юбка очень естественно опустилась на пол волнообразным полукругом. Искусство быть женственной было так свойственно ей, что она бессознательно принимала самые изящные позы.

Питт сел напротив.

– Буду очень признателен вам, если вы расскажете мне абсолютно все, что помните о том дне, когда умер ваш муж.

– Снова?

– Если будете так любезны. Может быть, теперь, некоторое время спустя, вы вспомните что-нибудь новое, или же я могу заметить какой-то новый нюанс, которого не почувствовал прежде.

– Ну, если вы полагаете, что это может помочь… – подчинилась Джунипер. Если она и чувствовала беспокойство, то это было незаметно, и Томас стал пристально вглядываться в ее гладкое лицо, ища в нем что-то особенное, помимо печали и боли, которую несли с собой ее воспоминания.

И снова, подробность за подробностью, она рассказывала ему то, о чем говорила в первый раз. Вот они встали, позавтракали. Стаффорд провел некоторое время в кабинете, разбирая письма. Потом пришла Тамар Маколи. Повышенные голоса, не сердитые, но громкие, полные обуревавшими их чувствами. Затем она ушла, и очень вскоре Стаффорд тоже ушел, сказав, что снова желает опросить нескольких людей, причастных к делу об убийстве на Фэрриерс-лейн. После того как он вернулся, Джунипер не видела его до вечера. Он был очень задумчив, занят своими мыслями и отвечал на вопросы коротко, но о своих визитах ничего ей не рассказал.

Они вместе пообедали – еду им подавали одну и ту же и с одного подноса, – затем переоделись и уехали в театр.

Во время перерыва Стаффорд извинился и ушел в курительную, вернувшись перед самым началом второго акта. О том, что последовало далее, Питт знает так же хорошо, как сама Джунипер.

– Убийца, конечно, один из тех, кто был связан с делом о Фэрриерс-лейн, мистер Питт? – спросила она, нахмурясь. – Мне отвратительно обвинять кого-то, но в данном случае это кажется неизбежным. Бедный Сэмюэл что-то обнаружил – не знаю, понятия не имею что, – и когда те люди это поняли, они… они убили его. Как может быть иначе?

– Все, что я способен был выяснить, указывает на то, что приговор по тому делу был совершенно справедлив, – ответил Питт. – Возможно, следствие было проведено несколько поспешно, и, несомненно, вокруг дела бушевали нешуточные страсти, но тем не менее приговор верен.

Впервые за все время разговора в темных глазах Джунипер вспыхнула искра беспокойства.

– Значит, Сэмюэл нашел что-то, какой-то факт, до того совершенно неизвестный и глубоко потаенный. В конце концов, на обнаружение этого факта он затратил много лет… Ведь тогда это оказалось непосильно даже Апелляционному суду. И неудивительно, что вы не могли обнаружить этот факт за столь короткое время.

– Но если он был уверен в том, что нашел что-то новое, неизвестное, миссис Стаффорд, неужели он не захотел бы рассказать об этом кому-нибудь? – спросил Питт, перехватив ее взгляд. – Возможностей для этого у него было более чем достаточно. В тот же день он виделся один на один с судьей Ливси и ничего ему не сказал.

Миссис Стаффорд опять слегка покраснела, вернее, порозовела.

– Он разговаривал об этом и с мистером Прайсом.

– Мистер Прайс тоже это подтверждает.

Она глубоко вздохнула, словно что-то хотела сказать, но потом передумала и посмотрела на руки, лежащие на коленях, а потом снова на Питта.

– Но, возможно, судья Ливси лжет… – Голос у нее был хриплый, лицо покраснело уже окончательно.

– Но зачем бы ему это делать? – бесстрастно полюбопытствовал Питт.

– Потому что неверное решение Апелляционного суда стало бы серьезным ударом по его репутации. – Теперь она говорила быстро, сбивчиво, словно язык ее не слушался. – Это было очень нехорошее дело. Судья Ливси очень многое приобрел, заметно продвинулся по службе, укрепил свою репутацию в глазах общественного мнения. Все восхищались его чувством собственного достоинства, быстротой и точностью его решений. Люди чувствовали себя в большей безопасности, просто находясь в его присутствии. Извините, инспектор, но вы не понимаете, что это значит для члена Апелляционного суда – снова вернуться к делу, чтобы еще раз убедиться в справедливости вынесенного вердикта. Ему пришлось бы признать допущенную ошибку и то, что он не до конца вскрыл все обстоятельства и факты дела или – а это гораздо хуже – что его собственное представление о фактах было несовершенно, неполно и в результате привело к ужасающей несправедливости. Сомневаюсь, что последовало бы какое-нибудь официальное осуждение его действий, и вряд ли это бы что-нибудь изменило в его положении. Но это означало бы утрату доброго имени и незапятнанной репутации, утрату веры в самого себя и свою непогрешимость, что было бы равносильно краху. Его суждения уже никогда не ценились бы как раньше, и даже прежние победы потеряли бы свой вес.

– Но ведь все это в равной степени можно отнести и к судье Стаффорду, если бы оказалось, что, зная некий факт, члены Апелляционного суда вынесли несправедливое решение? – резонно возразил Питт. – Однако если это было нечто, о чем они не знали и знать не могли, тогда их нельзя было бы обвинить в ошибочности действий.

– Ну, хорошо, пусть так. Но вот мистер Прайс; зачем бы ему вам лгать? Он же был главным обвинителем. В его интересах добиваться осуждения виновного. И он ни в коей мере не повинен в том, что защита была неадекватной или общее умонастроение – ошибочно.