– Я поеду с вами, – сказал Драммонд, как только они уселись. – Хочу знать, что скажет врач судебной экспертизы.

Питт мрачно улыбнулся.

– Это опиум, – констатировал врач, исподлобья глядя на Питта, – опиумная паста.

– Она достаточно сильна, чтобы убить человека, если он возьмет в рот сигару, на которую эта паста нанесена? – спросил Питт.

– Да, такая концентрация смертельна. Не сразу, конечно, но примерно через тридцать минут наступает конец.

– Спасибо.

– Но ведь опиум был и в виски! – поспешно напомнил врач.

– Знаю, – согласился Томас, – но из фляжки, по словам свидетеля, пил в театре и другой человек, и ему это никак не повредило.

– Невозможно. Концентрация была такая, что убила бы слона!

– Питт? – повелительно осведомился Драммонд. Оба, он и врач, пристально глядели на полицейского.

– Опиум, убивший Стаффорда, был на сигаре. А во фляжку опиум был влит уже после его смерти, – объяснил Питт.

– После!.. – Драммонд побледнел. – Вы… вы сбиваете нас с толку! Ведь это означает…

– Совершенно верно, – ответил инспектор.

– Но почему? Ради бога, почему? – Шеф был ошеломлен.

– Одна из самых древних причин: желание сохранить свой образ в глазах общества незапятнанным, сохранить почет и положение, которые приобретались в течение многих лет. Если бы доказали, что он ошибся, это стало бы непосильным для него ударом. Это гордый человек.

– Но убийство! – запротестовал Драммонд.

– Смею сказать, все началось с совпадения позиций и мнений, с молчаливого союза всех пятерых. – Питт сунул руки в карманы и ссутулился. – И только очень не скоро они стали понимать, что существовала возможность оправдания подсудимого, которую они просмотрели, слишком торопясь принять решение, которого от них ждали. Его шумно требовало общество, на нем настаивало правительство. Куда бы они ни обращали взгляд, всюду наблюдали истерию, ощущали давление и всеобщий страх. Тогда эти пятеро сплотились, подбадривая друг друга. И каждый потом избрал свой путь забвения. Один ушел в отставку, другой черпал утешение в бутылке, третий завязывал связи с нужными людьми на случай, когда те могут понадобиться. Кто-то заглушал голос совести хорошей, добросовестной работой. Все – кроме Стаффорда. Его грызла совесть. И наконец он нашел в себе мужество снова обратиться к делу. Что стоило ему жизни…

Вид у Драммонда был усталый и удрученный, он молчал.

– И они убили Годмена, – тихо закончил Питт. – Полагаю, в то время они думали, что поступают справедливо, что этим служат закону и обществу. Но в конце концов допущенная ошибка погубила так или иначе их всех. А теперь извините, я должен исполнить свой служебный долг.

– Да-да, конечно… Питт!

– Да, сэр?

– Я не жалею, что ухожу из полиции, но я мог бы пожалеть, если бы не оставлял эту должность на вас.

Томас улыбнулся, поднял руку, словно в знак приветствия, и медленно ее опустил.

Он вошел в кабинет судьи Ливси без стука и увидел, что тот сидит за письменным столом.

– Доброе утро, Питт, – устало сказал Ливси. – Я не слышал, как вы постучали. – Затем он увидел лицо Питта и вдруг стал медленно бледнеть. – В чем дело? – Голос у него внезапно охрип, он с трудом говорил.

– Я только что эксгумировал тело Сэмюэла Стаффорда.

– Ради бога, зачем?

– Мне нужен был его выходной сюртук. Вернее, опиум на невыкуренной части сигары.

Последние капли крови покинули лицо Ливси. Его взгляд встретился с взглядом Томаса, и он понял, что это конец, – как бывает всегда, когда человек видит свою смерть.

– Он предал закон, – сказал Ливси очень тихо, так что Питт едва услышал его, хотя слова падали тяжело, как камни.

– Нет, – возразил инспектор со страстной убежденностью, – это вы его предали.

Ливси поднялся словно во сне.

– Позвольте мне покинуть кабинет достойно, без наручников.

– У меня не было намерения надевать на вас наручники.

– Спасибо.

– Мне не надо вашей благодарности. Мне ничего от вас не надо! Вы нищий, вы самого себя ограбили, лишив всего, чем стоит дорожить!

Ливси остановился и посмотрел на него мертвым взглядом. Он понял, что имеет в виду Питт, и ощутил безмерность отчаяния и безнадежности.