– Мистер Гоббс? – осведомился Питт.

– Д-да… д-да, это я. Чем могу служить, сэр?

– Я инспектор Питт из полиции Ее Величества…

– О господи боже мой! – раззволновался Гоббс. – Уверяю вас, мне ничего не известно ни о каком преступлении, сэр, совершенно не известно. Я очень, конечно, сожалею, но ничем не могу вам помочь.

– Совсем напротив, мистер Гоббс. Вы можете впустить меня в занимаемое вами помещение, которое, как вы, несомненно, знаете, послужило сценой недавно разыгравшейся трагедии.

– Нет, сэр, вы ошибаетесь, – ответил, довольно сильно волнуясь, Гоббс, – вам надо постучать в соседнюю дверь.

– Нет, мистер Гоббс, это произошло здесь.

– Но вы ошибаетесь… и хозяйка меня заверила…

– Возможно. Но я был среди тех, кто обнаружил тело. И помню все очень ясно. – Ему жаль стало этого очень расстроившегося человека. – По всей вероятности, вам солгали, чтобы заставить снять эти комнаты. Но как бы то ни было, они очень приятны. Я не хотел вас расстроить.

– Но, сэр, убийство! Это же ужасно! – Гоббс стал переминаться с ноги на ногу.

– Можно войти?

– Ладно, входите. Полагаю, это ваш долг, а я законопослушный гражданин, сэр, и не имею права чинить вам препятствия.

– Почему же, имеете. Просто тогда я вернусь – но уже с ордером на обыск.

– Нет! Зачем же… Пожалуйста. – И он так распахнул дверь, что она стукнулась о стену.

В мозгу Питта ярко вспыхнуло воспоминание о первом визите сюда; он почувствовал, как защемило сердце, и опять явственно увидел бледного Ливси, сидящего на стуле, и тело молодого Патерсона, все еще висящее в спальне.

– Спасибо, мистер Гоббс. Если не возражаете, я загляну в спальню.

– Спальню! О, силы небесные! В спальню! – Гоббс поднес руку к лицу. – Господи помилуй, вы хотите сказать, что это произошло в спальне? Мне надо будет передвинуть кровать. Я больше не смогу там спать.

– Ну а почему бы и нет? Комната никак не изменилась с прошлой ночи, когда вы ничего об этом не знали, – ответил Питт с меньшим сочувствием, чем мог бы, если бы его не беспокоило множество других проблем.

– О, мой дорогой сэр, вы издеваетесь надо мной, – Гоббс, волнуясь, прошел за инспектором к спальне, – или же просто-напросто бесчувственны.

Но Томасу было не до мистера Гоббса. Он знал, что не очень-то любезен, но дело было превыше всего. Новые предположения мучительно пробивали себе путь в его голове. Питт осмотрел комнату. Она не изменилась с первого его посещения, если не считать, что, разумеется, здесь больше не было страшного трупа и люстра снова висела на своем месте. В остальном все выглядело так, словно здесь ни к чему не притрагивались.

– Что вы ищете? – потребовал Гоббс, стоя на пороге. – В чем дело? Что, вы думаете, могло здесь остаться?

Питт неподвижно стоял посередине комнаты; затем он начал медленно поворачиваться, глядя на кровать и окно.

– Я не уверен, – ответил он рассеянно, – не знаю, пока точно не увижу, как все было, и может…

Гоббс судорожно выдохнул и замолчал.

Томас повернулся к комоду. Тот стоял как будто не совсем на месте; однако Питт был совершенно уверен, что точно так же он стоял и в первый раз.

– Вы двигали комод? – Он оглянулся на Гоббса.

– Комод? – поразился Гоббс. – Нет, сэр. Определенно нет. Я вообще здесь ничего не трогал. Да и зачем?

Питт подошел к комоду. Картина на стене висела слишком близко к нему. Но картину тоже никто не перевешивал. Томас приподнял ее, чтобы убедиться в этом. На обоях не было никакого свежего отверстия. Он провел по обоям рукой, проверяя лишний раз.

– Что вы ищете, сэр? – снова спросил Гоббс, и голос его от страха звучал теперь выше и пронзительнее.

Томас нагнулся и тщательным образом осмотрел половицы. Наконец он увидел небольшое углубление примерно в шести дюймах от передней ножки комода. Неподалеку виднелось и второе углубление – тоже в шести дюймах, но от задней. Вот где обычно стоял комод! Он был передвинут. И когда Питт поднял скатерть и взглянул на полированную поверхность, то в глаза ему бросилась царапина, словно кто-то стоял на комоде в тяжелых сапогах и немного поскользнулся, потеряв опору. И ему стало не по себе.

– Вы уверены, что не передвигали комод? – Повернувшись, Томас вгляделся в глаза Гоббса.

– Я уже сказал вам, сэр, что не двигал, – яростно отвечал Гоббс. – Он стоит точно там, где стоял, когда я сюда вселился. Вы хотите, чтобы я присягнул? Извольте.

Питт поднялся.

– Нет, спасибо; думаю, это необязательно. Но если такая необходимость возникнет, я снова приду к вам и попрошу в этом поклясться.

– Зачем? Что это значит? – Гоббс побледнел от волнения и страха.

– Это значит, что полицейский Патерсон подвинул этот предмет обстановки, чтобы влезть на него и снять люстру, потом захлестнуть на крючке петлю и прыгнуть вниз.

– То есть так заставил его сделать убийца? – захлебнулся от волнения Гоббс.

– Нет, мистер Гоббс, – поправил его Питт. – Я хочу сказать, что Патерсон сам убил себя, когда понял, что он сделал с Аароном Годменом. Когда он понял, что позволил своему ужасу и страху ослепить себя, что пренебрег честью и справедливостью. Патерсон не только сделал ложный вывод: он пришел к нему бесчестными средствами. Он не слушал, что говорит продавщица цветов; он сам решил, что и как произошло, и заставил ее принять его версию. Он так был уверен в своей правоте, что оказал давление на судопроизводство и его конечный результат, – и ошибся.

– Перестаньте! – Гоббс сильно разволновался. – Я ничего не хочу слышать. Это все просто ужасно! Я знаю, о чем вы говорите, – об убийстве на Фэрриерс-лейн. Я помню, что тогда повесили Годмена. Но если то, что вы говорите, правда, тогда, значит, никому из нас не на что надеяться? Но этого не может быть! Годмена судили и признали виновным, все судьи были единогласны. Вы наверняка ошибаетесь… – В ярости и ужасе он стал ломать руки. – Они ведь еще не осудили Харримора и не осудят, вот увидите. Британская юстиция лучшая в мире. Я уверен в этом, сколько бы вы это ни отрицали.

– Мне ничего не известно о том, что она лучшая, – ровным тоном ответил Питт, – и это главное.

– Как вы можете такое говорить? – Гоббс был вне себя; он побледнел, только на щеках горели лихорадочным огнем два пятна. – Это чудовищно! Что же тогда главное на земле?

– Не имеет значения, судопроизводство какой страны справедливее, – объяснил Томас, стараясь сохранять терпение. – Главное, что в этом деле мы проявили несправедливость. Вам это, может быть, очень неприятно сознавать, и другим – тоже, но ведь этим ничего не изменишь. И выбор, стоящий перед нами, таков: или мы по-прежнему будем лгать и попытаемся скрыть от общества, что несправедливо осудили Годмена и проявили равнодушие к его смерти, либо обнародуем этот факт и сделаем все, что в наших силах, только бы не допустить повторения подобной трагедии. Вы бы что предпочли, мистер Гоббс?