из земель Германии и России соответственно. Именно поэтому фюрер искал нашей дружбы в польском вопросе. А хитрость при этом всем была в том, что Германия к тому времени создала так называемый «Антикоминтерновский пакт» с Италией и Японией, направленный против нашей Советской России.

Так вот, японцы, напав на Монголию в районе реки Халхин-Гол, даже не подозревали, что товарищ Сталин, памятуя про желание немцев разобраться с поляками, сразу предложит нацистам своего рода сделку. Советский Союз готов был закрыть глаза на германское нападение на Польшу, при условии, что немцы в свою очередь помогут разбить японцев, которые, по недомыслию, вдруг решили напасть на невинных монголов — просто потому, что у самураев была огромная армия. Немцы носом чуть поводили, а потом обещали прислать в Монголию своих «инструкторов» — опять же при условии, что посредниками станут те же бурятские «знатные люди», с которыми немцы уже работали в дни советско-германской экспедиции по борьбе с сифилисом. Кроме того, немцы просили у товарища Сталина особого права на урановое месторождение в китайском Меньцзяне, в том смысле, что мы на него не претендуем, но и японцам захватить не позволим, а Германия получит на него концессию на 99 лет с момента начала разработки. По поводу уранового месторождения мы были всеми четырьмя лапками «за», так как немцы передали нам спецификации на урановый концентрат, который бы они желали получать из Меньцзяна, и по этим спецификациям именно с 1939 года мы узнали, каковы были принципы, применяемые немцами для обогащения урана, и это стало немалым подспорьем для создания нашего собственного «уранового проекта»; а так как я участвовал в самой первой экспедиции с немцами в китайский Меньцзян, то мне и было поручено гостей принять, хорошо угостить, от души напоить и дальше по обстоятельствам. Соответственно, все, что нам в те дни удалось от ученых немцев узнать, было использовано нами на базе моей Зауральской железной дороги, где за счет имеющегося паровозного оборудования под моим руководством мы и построили самый первый обогатительный центр по переработке китайского природного урана, который мы же с 1940 года и до начала войны тайно поставляли в Германию. Сейчас вместо исходных паровозных депо и мастерских там вроде бы обогатительное предприятие, которое уже в годы войны стало нашим крупнейшим почтовым ящиком, так что название этого места я немного запамятовал, а само место, где некогда мною формировалась пресловутая Зауральская железная дорога, стало государственной тайной. Так что и официального следа от Зауральской дороги практически не осталось, но всех нас, причастных, уже в 1940 году наградили государственными наградами, а меня наши недруги почему-то по сей день считают приложившим руку к созданию советской атомной бомбы. Из-за этого то и дело возникали разные непонятки — на Западе порой думали, что я какой-то там то ли ядерный химик, то ли физик-ядерщик, а я всего лишь хозяйственник и умел быстро построить железную дорогу куда угодно, если стране это срочно вдруг надобилось. А меня почему-то записали чуть ли не в физики-ядерщики. Смешно.

А с немцами у нас вышло так. Приехали практически все те же самые немецкие врачи, что и в прошлый раз, только теперь мы уже точно знали, что все они чины из германского абвера, а самым старшим у них считался тот самый Цейс, который имел партбилет НСДАП с цифрами в первой сотне и чин группенфюрера СС, ежели об этом задумываться. Только сам он, конечно же, не приехал, ибо стал к тому времени уже слишком важной птицей, а с нашей стороны были опять мои сватья Башкуевы Боря и Жора да я, делавший вид, что являюсь обычным дорожником и мелким хозяйственником. Боря к тому времени стал уже нашим бурятским министром культуры, Жора так и выглядел обычным военврачом, правда для обычного военврача, на мой взгляд, у него то ли новые зубы отросли, то ли стали они слишком хороши, да и немцы с виду были все теми же — добрыми, веселыми и открытыми. Если бы я не знал, что за общение с ними, закончившееся вербовкой в агенты противника, в начале тридцатых сели под сотню человек в Казани, в Татарии, так и подумал бы, что все они были замечательные ребята! Кстати, потом, когда выяснилось, что именно эти же камрады организовывали из наших военнопленных так называемый «Туркестанский батальон», чтобы засылать к нам наших же бывших граждан мусульманского вероисповедания в качестве шпионов и диверсантов-разведчиков, для меня это уже не было новостью. Проводили мы время прекрасно: пели, пили, кушали вкусные бузы, а чувство было такое, будто ты на арене под софитами посреди стаи пантер и тигров, а они на тебя с интересом поглядывают. Правда, потом вдруг выяснилось, что они в свою очередь докладывали, что с ними работают офицеры НКВД и меня называли в числе ответственных оперработников — ошиблись они в объекте. Я лишь по просьбе сватов делал вид, что мне наши сотрудники все докладывают, немцы на мне сосредоточились, а я не работал в НКВД никогда. Близко работал, но в те дни мне нужно было для врагов делать вид, чтобы они между нами запутались. Почему именно так, а потому что мне пришлось делать заключения по урановым образцам и принимать решения о методах добычи и доставки в Россию, я и оказался потом награжденным за участие в строительстве обогатительной фабрики. Так что и не знаешь, где найдешь, где потеряешь. В любом случае, то, что я свободно балакал по-немецки и по-китайски, наводило немцев на особые размышления, и меня они пасли огромными толпами.

А мне больше было интересно не дело с ураном и процессы его обогащения, а немецкая помощь в организации движения поездов, важные моменты в построении путей с чистого листа — по безлюдной степи, и немцы мне об этом подробно рассказывали. Они-то думали, что я спрашиваю их ради галочки, как якобы дорожник, который на деле — физик, или химик-ядерщик. И поэтому — ради смеху, они мне все подробно расписывали. А я делал вид, что зевал, когда про дорожные дела слышал, зато оживлялся, когда речь заходила про добычу урана. Но при этом скучнели немцы, а вот про дорогу они мне рассказали много чего интересного. Из этого я сделал вывод, что при общении с потенциальным противником совсем уж молчать неприлично, надо быть во всех обсуждаемых вопросах с виду подкованным. Но когда пошел разговор при обмене идеями — нужно уметь верно выменять что-то вроде бы нужное, но с виду