Смолистая сосна жарко горела в двух кострах, что не потухали ни на минуту. Ежедневно Ромар окуривал балаган можжевеловой хвоей, Уника прикладывала к ногам Таши разогретые у огня камни, но все было напрасно: лицо Таши словно истаивало, и даже шкура рыси не могла вернуть ему тепла.

Вечером, когда сгущалась ранняя декабрьская тьма, Ромар в тусклом свете углей брался за гадание. Изловчась, пальцами ног, раскладывал почерневшие деревянные и костяные фигурки, помещал в центре амулет, снятый с шеи больного, напевал старые слова, спрашивая предков о судьбе.

Уника варила мясную ушицу, потому что твердого Таши уже не мог глотать. Сложное это дело – похлебка, муторное. Пяток гладких камней, лежа на углях, вбирал жар, Уника один за другим подцепляла их обугленной лопаткой и опускала в плотно сплетенный берестяной туесок, в котором готовилась похлебка. Вода в туеске сразу начинала кипеть, а когда камень слегка остывал, Уника выуживала его и опускала в туесок следующий камень.

Были бы дома, там горшки есть, а тут, с берестяным туеском только так и можно обходиться. Берестяную посудину на угли не поставишь.

Над засыпанным снегом балаганом тонко выл ветер, вдалеке неумолчно грохотал страшный морской водопад. Потоп не кончался, он заливал все новые и новые земли, без счета уничтожая живущее на них.

…Таши шел по колено в воде. То была черная вода – черней угля и дегтя, черная, как душа мангаса. Она леденила ноги, сковывая каждый шаг.

Таши шел, и ленивые волны расходились кругами. Вода прибывала, она уже достигала ему пояса, и в животе поселился кусок льда. «Хорошо, что Уники здесь нет, – думал Таши, – иначе этот холод застудил бы нашего сына…»

Таши знал, что как только черная влага коснется сердца, оно заледенеет и умрет, но от стылой мерзости было некуда деваться, и Таши продолжал бесцельно идти, колебля смоляную гладь…

Ромар движением ступни смешал фигурки, отодвинул в сторону родовой амулет юноши. Помолчал, потом спросил Унику:

– Кроме ножа у нас что-нибудь острое осталось?

Продолжая помешивать варево, Уника свободной рукой выдернула из рубахи проколку, протянула Ромару. Тот оглядел зеленую иглу, согласно кивнул.

– Кольни ему руку. Как следует кольни, до крови.

На запястье бледной руки выступила черная капля.

– Вот оно как… – протянул Ромар. – Давай-ка, быстро, раздевай его.

Руку освободи! Вот тут, – Ромар наклонился и прикусил кожу на сгибе локтя, оставив метку на том месте, где вздувались темные вены. – Сделай разрез.

– Но… – пискнула Уника, не решаясь поднять руку. – Я не могу…

– Режь! – рявкнул Ромар. – А то он не доживет до утра! Что мне, зубами его рвать?

Зажмурившись, Уника ткнула крошечным лезвием в вену.

– Глубже! – командовал Ромар. – Косой разрез должен быть! Ты что, не видела, как Матхи кровь пускает?

Тягучая смоляная струйка проложила дорожку по безвольно откинутой руке, запятнала лапник, на котором были постелены шкуры. Таши не дрогнул, ничто в запрокинутом лице не изменилось. Скоро на камнях скопилась лужица цвета тусклого гагата.

– Что с ним? – в голосе Уники звучало отчаяние.

– Это черная кровь Кюлькаса, – мрачно ответствовал Ромар. – Таши смыло волной, в которой плавало чудовище, и зараза проникла ему в кровь. Я только сейчас понял, что значат фигуры, которые выпадали при гадании. Лишь бы не было слишком поздно…

Дернув головой, Ромар освободился от мехового балахона, задрал голову, так что стала видна тощая стариковская шея.

– Ну-ка, милая, положи сюда руку. Так… Не здесь, чуть в сторону…

Ага. Вот где! Теперь коли сюда.

– Не надо. Лучше я себе…

– Тебе еще суп доваривать! И кормить нас обоих. Я этого не смогу.

Делай, что тебе говорят!

В полутьме жилища кровь Ромара тоже казалась черной, но почему-то сразу было ясно, что это просто подводят глаза, а на самом деле кровь такая, какой ей должно быть от природы. Старик нагнулся, красные капли часто застучали о костяную фигурку родового амулета. Жидкость, сочащаяся из разреза на руке Таши, начала отблескивать алым.

– Пожалуй… хватит… – выдавил Ромар через минуту. – Перевязывай ему руку… а потом меня… – Ромар обессилено откинулся на шкуры. – Постель в угол оттащи, а где кровь натекла – разведешь костер. Только смотри – не замарайся, тебя лечить некому будет. И за супом присматривай, а то он уже кипеть перестал.

* * *

Всю зиму над новорожденным морем стояли непроницаемые туманы. Даже когда ветер набирал ураганную силу, а это случалось часто, свистящий воздух был напоен водяной пылью, которую не могла выморозить никакая стужа. Слишком много появилось вокруг воды, слишком грозно бушевала она.

Кюлькас больше не показывался, но бедствие продолжалось и без него, обычным порядком. Неделя за неделей вода рушилась в котловину. Прежнего водопада уже не было, уровни двух морей почти сравнялись, но течение в новом проливе было сильным, так что даже в самые трескучие морозы он не мог покрыться льдом.

Постепенно Ромар и Таши начали подниматься на ноги. Разумеется, задолго до этого кончилось мясо, принесенное Таши. Уника пыталась ставить силки, искала другой добычи, но бедствие разогнало всю живность на много дней пути. Уника уже подумывала отправиться на берег нового моря, поискать вмерзшие в припай тела утонувших зверей, но потом ей повезло: в горах она обнаружила озерцо, плотно затянутое льдом. Уника проколупала во льду прорубь, куда, спасаясь от замора, сплылась озерная рыба. С того дня и чуть не до весны в балагане, притулившемся на горном склоне, ежедневно ели рыбу: окуней, щурят, плотву и мелкого снетка, которого удобно сушить впрок.

Словно договорившись, никто из троих не вспоминал о цели путешествия.

Когда Таши начал подниматься, Ромар рассказал ему о причине катастрофы, едва не убившей всех троих. Таши как умел поведал о своих злоключениях. Но ни тот, ни другой не обсуждали никаких планов. Все давно оговорено, нечего зря языком трепать, привлекать ненужное внимание враждебных сил. Дорога оказалась не так проста, как думалось вначале, но это ничего не значит.

Окрепнут ноги, откроется путь, и они двинутся дальше.

Весна началась прилетом гусей. Тучи птиц потянули с юга на знакомые болотистые угодья и заметались в растерянности, обнаружив вместо родных гнездовий серую поверхность моря. Птиц на побережье скопилось непредставимое множество: утки, чирки, гуси, кулики всех мастей, журавли и лебеди – все они толклись на одном месте, не зная куда податься. На них не нужно было охотиться, потерявшие голову птицы сами шли в руки.

Три дня странники отъедались нежным птичьим мясом, запасали гусиный жир, который мало чем уступает медвежьему, и коптили сладкие утиные грудки. Уника подбила пухом три теплые поддевки. На четвертый день троица вышла в путь. Балаган, уходя, оставили в порядке, даже кое-что из вещей, которыми прибарахлились за зиму и не смогли взять с собой, аккуратно разложили вокруг кострища. Делали так, хотя и знали, что возвращаться выпадет другим путем, а жердяная постройка без хозяев недолго простоит: осыплется хвоя с лапника, просочится внутрь дождь и сгноит все их добро.