– Джафер! – резко сказала Хафза Султан. – Бери Михримах Султан, ты знаешь, куда тебе идти. Посмотрю, как ты справишься с нашим поручением.

– А вы, госпожа, разве вы не идете с нами?

– Когда сына нет дома, обязанность главы семьи переходит к матери. Я останусь. Янычары не посмеют поднять руку на пожилую женщину. Когда все успокоится, вы вернетесь домой, Хюррем Ханым.

Джафер вышел, а следом за ним Хюррем, Мерзука, Сетарет-калфа и Эмине. Уже на пороге послышался голос Хафзы Султан:

– Хюррем!

Хюррем тотчас вернулась.

– Говорите, госпожа.

– Береги моих внуков.

– Не беспокойтесь, госпожа. Клянусь, пока я жива, никто не сможет забрать из рук Хюррем ни шехзаде, ни принцессу, ваших возлюбленных внуков.

Хюррем вслед за Джафером вышла в коридор, в котором было уже немало женщин. При себе у нее были только ее дети и заветная сумочка с приданым.

Карета тряслась в темноте по узким и темным улицам Стамбула. Хюррем и Мерзука находились в той карете с детьми, а управлял ею Джафер. Евнух привязал к своему красному поясу все, что сумел найти: нож и кинжал. Перед ними ехала карета, в которой находились две служанки – Сетарет и Эмине. Во дворцовом каретном сарае Джафер вместо пышно разукрашенных султанских повозок предпочел самые простые кареты для слуг, и теперь обе кареты, подскакивавшие на каждом повороте, на каждом камне, ехали с громким скрипом.

Хюррем удалось узнать, что означает «перевернутый казан», только когда они вышли из дворца. Оказалось, что, когда воины-янычары бывали недовольны условиями службы, они обычно переворачивали огромные армейские казаны, в которых варился плов, высыпали на землю содержимое и шли ко дворцу со своими требованиями. Но на сей раз янычары требовали не увеличения жалованья, а нового военного похода.

Падишах уже давно не ходил на войну. Он давно не обращал внимания на советы Ибрагима начать новый поход и все время, свободное от заседаний в Диване и прочих государственных дел, проводил либо на охоте, либо в объятиях Хюррем. Терпение янычар, доходы которых зависели от трофеев, лопнуло. Поход означал обогащение. От новых войн богатело и государство, и янычары – ведь возрастало их жалованье. Но со времен Родоса денежный ручей иссяк.

Теперь воины ходили по улицам города с главным агой янычар и выкрикивали: «Где же победоносные мечи Фатих Хана Селим Хана?» – и при этом жгли что ни попадя.

Хюррем расслышала следующие крики: «Московитская наложница пленила нашего падишаха, так давайте спасем его из плена! Долой Хюррем!»

Она дрожала от страха. Значит, повстанцы искали именно ее. Значит, они собирались освободить от нее повелителя.

– Если опасность будет совсем близко, – сказала она Мерзуке, – то детей я поручаю тебе. Меня живой не отпустят. Если потребуется, бери детей и прыгай из кареты. Тебя они не знают. Когда повелитель вернется, отправишься к нему, все расскажешь и передашь ему наших детей.

Татарка заплакала. «А еще скажешь султану вот что, – взгляд Хюррем стал задумчивым. – Умирая, Хюррем Ханым молилась, чтобы жизнь повелителя была долгой, а его правление – бесконечным».

Но то, чего боялась Хюррем, не произошло. Джафер провез их по тихим безлюдным улочкам, на которых не было ни янычар, ни стражников, ни даже сторожей, и вывел таким образом из мятежных кварталов.

Они еще долго слышали раздававшиеся в ночи вопли – оказывается, восставшие требовали выдачи не только Хюррем, но и великого визиря Ибрагима-паши: «Любимчик Ибрагим, в чем провинились воины? Долой Ибрагима!»

«Конечно, почему бы им не кричать подобное, – размышляла Хюррем. – Греческий раб давно себя вел, как второй падишах».

Сулейман не только вручил Ибрагиму-паше печать, не только даровал свою сестру Хатидже, не только объявил сераскером, но и назначил ему содержание двести тысяч акче, а к тому же разрешил построить недалеко от Ипподрома огромный дворец. Хюррем дворца не видела, но те, кто видел, захлебывались от зависти:

– Огромный дворец великого повелителя мира кажется бледным по сравнению с дворцом любимчика Ибрагима!

Когда крики восставших остались далеко позади, Хюррем решила, что теперь они в безопасности. Прислушиваясь к стуку колес по камням, Хюррем вспомнила ночь хны[51]Хатидже Султан. На самом деле девушка ей нравилась. В прошлом бывали тяжелые дни, когда Хатидже Султан оказывала Хюррем поддержку, когда Сулейман оставлял ее, уезжая на охоту. Хатидже была на два года младше Хюррем, но была очень умна. Она могла развеселить окружающих какой-нибудь неожиданной фразой.

Ночь хны прошла великолепно. Весь дворец освещался фонарями, женщины веселились, смеялись и угощались вкусными яствами. Присутствовали только женщины со стороны невесты. Ведь жених не имел родственников. Хюррем той ночью все время вспоминала о том, что и она одна-одинешенька на всем белом свете, что у нее тоже никого не осталось. «Если бы я выходила замуж, то на моей свадьбе тоже были бы только родственники со стороны жениха», – с горечью думала она.

Свадьба любимчика Ибрагима с Хатидже Султан длилась ровно десять дней. Женщины веселились во дворце, а мужчины – в особняке Ибрагима, который Сулейман приказал построить для своего друга, наперсника, держателя печати и сераскера. Следуя обычаю, на седьмой день Ибрагим прибыл во дворец Сулеймана за девушкой. Падишах принял его в большом зале, стены которого были завешаны расшитой золотом тканью. Джафер в подробностях рассказал Хюррем все, что происходило тем вечером.

– Любимчик Ибрагим поднес повелителю шербет в великолепном бокале, сделанном из цельного куска бирюзы. А потом незаметно подмигнул падишаху. Значит, в бирюзовом бокале был не шербет, а редкое вино. А наш падишах в ответ преподнес Ибрагиму-паше девять бунчуков[52].

Хюррем тогда злобно подумала про себя: «Мало подарил. Надо было ему еще два бунчука дать. Перед падишахом на всех процессиях всегда несли одиннадцать бунчуков. Вот бы хорошо было, чтобы зять сравнялся с ним. Как бы то ни было, ведь шакал стал вторым нашим падишахом».

В последний день свадьбы кое-что произошло впервые. Султан Сулейман как обычный гость отправился в особняк Ибрагима, чем добавил веса своему другу и прославил свадьбу своей сестры.

Когда тем вечером он вернулся во дворец, то, счастливый, сказал Хюррем: «Видит Аллах, наша сестра нас очень удивила». Хюррем бесилась от ярости и ревности, но виду не подала, а лишь заметила: «Теперь повелитель должен привыкнуть называть Ибрагима-пашу шурином».

Но Сулейман ее не слушал: «Ты знаешь, Ибрагим приказал украсить вход в свой дворец с одной стороны золотым, а с другой – серебряным шелком».