Однажды вечером он сказал: «Ты знаешь, Хюррем, на самом деле всем людям и даже правителям требуется одна-единственная вещь – мир и покой. И хотя все об этом знают, то почему все народы, все религии пытаются друг друга уничтожить? Разве мы все не дети одного Аллаха?»

Хюррем поразилась, что слышит такие слова от правителя, который за два года, едва успев занять престол, совершил уже два успешных больших военных похода. И она ответила: «Конечно же, только моему повелителю ведома истина. Но если он меня спросит, то, мне кажется, все дело в человеческой природе».

В ответ на это Сулейман встал и подошел к сидевшей за вышивкой Хюррем. Взяв ее за руку, поднял и крепко обнял. «Вот за это я люблю Хюррем, – подумал он еще раз. – В ее словах никогда не бывает никакого расчета, никакой задней мысли. Она всегда говорит то, что думает, и после этого сразу улыбается».

Ее улыбка по-прежнему заставляла Сулеймана забыть обо всех своих бедах.

– Все дело и в человеческой природе, и в человеческой судьбе. Вот, например, возьми меня. Я не думаю ни о чем, кроме мира, но постоянно воюю. Потому что меч завоевания никогда не должен останавливаться. Что поделаешь, это предначертано мне судьбой. Так что мы станем правителем, который войну ненавидел, но воевал больше всех.

Хюррем не придала особенного значения его мудрым словам. С чем была связана большая перемена в падишахе? К добру она или нет?

Чтобы найти ответ на этот вопрос, уже не нужно было долго ждать. Совсем скоро султан Сулейман тремя своими решениями одним махом перевернул и жизнь Хюррем, и все ее планы на будущее.

Однажды вечером падишах взял ребенка Хюррем на руки, поцеловал и сказал: «Мой маленький шехзаде Мехмед Хан, сегодня мы говорили с Ибрагимом-пашой. Завтра мы объявим наследником престола твоего старшего брата, шехзаде Мустафу. А ты – в качестве второго шехзаде…»

«Что?!» – последних слов Хюррем не услышала. Да и какая теперь в них была нужда. Сулейман на руках держал ее сына, а наследником объявлял ребенка сосланной Гюльбахар.

В ней закипал гнев. Она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Она понимала, что падишах наблюдает за ней и ждет ее реакции, хотя делает вид, что занят ребенком. «Господи, – взмолилась она, – помоги мне!»

Она не имела права обсуждать с ним это решение, которое перечеркнуло все ее надежды. Она не должна показывать, что сражена. Наоборот, ей нужно показать, что она рада тому, что наследником престола объявили не ее сына, а сына Гюльбахар. И, что самое важное, она должна убедить в этом Сулеймана.

– О мой повелитель, какая прекрасная новость, – сказала она и подошла к султану. Затем обняла его с великолепной улыбкой, скрывавшей ее сердце, обливавшееся слезами. На самом деле в эту минуту ей хотелось обнять своего ребенка и зарыдать.

– Мы поговорили с Ибрагимом-пашой. Когда трон один, а шехзаде двое, нужно принять решение. С будущим не должно быть никаких неясностей. Мустафа Хан старше своего брата. А право наследования определяется старшинством. Я так думаю. И Ибрагим-паша тоже.

«Опять эта свинья Ибрагим», – закричала про себя Хюррем. Она знала, что Ибрагим приложил руку к этому решению. Открыто объявил ей войну. Значит, пока Хюррем думала, как удалить этого человека от Сулеймана, он давно перешел к действию. Паскудный грек сумел уничтожить Хюррем и ее сына.

Нужно было немедленно отсюда бежать. Нужно немедленно уехать от Сулеймана, потому что она не сможет долго сдерживать гнев и слезы.

– Я немедленно сообщу эту прекрасную новость Валиде Султан, – вскочила она. Когда она уже собиралась выйти из покоев, Сулейман окликнул ее:

– Постой, красавица. У меня еще одна новость, точнее сказать, две новости.

«Наверное, он сейчас скажет, – подумала Хюррем, – что позовет обратно Гюльбахар Хасеки, что она возвращается из ссылки. Это было бы уже слишком! Слишком много для одного вечера».

Она вопросительно, с нежной улыбкой внимала речи султана.

– Первая новость вот какая… Пири Мехмед-паша уже очень стар. Ему пора удалиться от дел и заниматься своим садом. Мы решили назначить ему жалованье двести тысяч акче. А чтобы место визиря не оставалось пустым, мы решили вручить печать великого визиря Ибрагиму-паше.

Хюррем вновь показалось, что слух ей изменяет. Голос Сулеймана звенел колоколом, но она ничего не могла разобрать. Все кончено. Греческая свинья украла у нее силу и власть, к которой она так стремилась.

– Постой, это еще не все, – сказал падишах. – Мы решили отдать нашу сестру Хатидже Султан в жены Ибрагиму-паше. Во дворце свадьба, Хюррем, свадьба. Посмотришь, похожи ли наши здешние свадьбы на ваши.

Той ночью горькие мысли, словно уколы ядовитых игл, не давали Хюррем заснуть. Они жалили ее, отравляя ядом. Внутренний голос нашептывал: «Готовься, скоро Ибрагим выгонит и тебя из дворца». Хюррем пыталась воскликнуть: «Нет, он не сможет прогнать меня, у меня есть шехзаде!» – но в ответ раздавался только ядовитый смех: «Ты – мать шехзаде, а Сулейман – отец. Сила на его стороне, а ты пустое место. У тебя заберут твоего шехзаде, и тебя выбросят. Ты просто исчезнешь».

Голос не сдавался: «Наверняка Ибрагим убедит падишаха вернуть в Стамбул эту змею Гюльбахар и Мустафу». Хюррем попыталась возразить: «Но я-то Хюррем!» Голос смеялся над ней: «Тот, кто дает имя, тот его и лишает. Ну-ка, скажи, а кем ты вообще можешь быть? Александрой или Русланой? Кто ты на самом деле?»

Хюррем теперь очень хорошо знала ответ на этот вопрос. Она была возлюбленной падишаха. Но можно влюбиться, а можно и разлюбить. Только и всего. Она решила, что рождение сына является залогом успешного будущего и пути к власти. Как она могла допустить такую ошибку? Как она могла не посчитать ссылку Гюльбахар уроком? Пока ее глупая голова гордилась, а ее глупый язык шептал султану нежные слова любви, враги не теряли времени даром.

Все нежные слова падишаха тоже, как оказалось, ничего не значили. «Теперь я вижу настоящую правду, – думала она. – Вместо того чтобы радоваться тому, что приключилось с Гюльбахар и ее сыном, мне следовало дрожать от страха. Вчера это приключилось с ней, а завтра со мной».

Теперь в объятиях султана Хюррем не находила покоя. Ядовитые иглы мешали ей быть счастливой, как прежде. Они не давали ей покоя, внося смятение в ее душу.

«Может быть, греческой свинье даже не потребуется выгонять меня из дворца, – думала она. – Может быть, меня ждет только острый нож, который подкараулит меня в каком-нибудь укромном уголке гарема, чтобы вонзиться мне в горло, или несколько капель яда».

«О господи, о господи!» – непрестанно молилась она. Новая безумная мысль мешала ей дышать: «Может быть, дело обойдется и без Ибрагима. Наверняка Гюльбахар завела во дворце своих шпионок. А может быть, кто-то из нянек моего шехзаде уже готовится к отравлению сынка! Пресвятая Матерь Божья, услышь меня! Спаси и сохрани моего маленького шехзаде!»

А Сулейман ничего не замечал. Ему казалось, что слезы и стоны Хюррем по-прежнему вызваны страстью. Прежде Хюррем никогда не была такой страстной, никогда не отдавалась так сполна.