Нужно было быть очень осторожной. И терпеливой. Терпеть было непросто, но на кону стояли ее жизнь и жизнь сына.

Между тем Сулейман поручил государство, власть, в общем, все на свете Ибрагиму. Падишах теперь даже не участвовал в заседаниях Дивана. Он наградил зятя еще и титулом сераскера[50], словно тому не хватало титула великого визиря. Ибрагим стал главнокомандующим всего османского войска. Хюррем была сражена, когда узнала об этом, ведь такой титул носил только падишах. Впрочем, потрясены были и остальные – визири, янычарские командиры, шейх-уль-ислам, воины, одним словом – все. Недавно женившийся великий визирь, несмотря на медовый месяц, успевал вникать во все вопросы и вмешиваться во все дела. Иностранные послы со всех ног мчались во дворец, чтобы увидеть нового влиятельного человека Османов, чтобы подобраться к нему поближе и понять, как можно на него повлиять.

Совершенно невиданным было и то, что Ибрагим обсуждал османскую внешнюю политику с венецианским купцом по имени Джиритти. Это было совершенно невозможно, и, конечно, слухи об этом сразу достигли ушей Хюррем.

На самом деле о встрече она узнала от Хафзы Султан. Пожилая женщина не на шутку волновалась: «Что будет делать Ибрагим-паша? Как можно советоваться о делах государства с иностранцем? Будет ли такая услуга во благо? Неужели повелитель этого не замечает?» «Хоть бы ты с Сулейманом поговорила, девушка», – казалось, просила Валиде Султан.

Должна ли Хюррем поговорить с султаном? Хасеки слышала, что и пожилым визирям не нравится, что Ибрагим запускает в дела государства иностранную руку.

В Диване заволновались. Прежний великий визирь Пири Мехмед-паша, сетовавший, что падишах мягко и вежливо его отстранил от должности из-за интриг Ибрагима, как-то пришел в Диван. Ибрагим крайне почтительно принял пашу. Они повели разговоры о том о сем, пока не заговорили о «деле Джиритти».

– Мы слышали, что Садразам считает полезным советоваться по некоторым государственным вопросам с иностранцами? – осторожно поинтересовался Пири Мехмед-паша.

Ибрагим предвидел визит пожилого человека, который оставил ему печать, даже не скрывая свою обиду на падишаха, хотя ждать визита пришлось несколько месяцев.

– Синьор Джиритти иногда приходит к нам на прием и даже несколько раз приводил с собой посла Венеции Марко Кетто. Мы поговорили о делах в мире, у нашего разговора не было никакой особенной цели. И знаете, нам многое удалось узнать!

Пири-паша растерялся, поняв, что все ответы тщательно заготовлены. «Смотрите-ка, бывшие рабы нам еще и перечат!» – собирался он нагрубить, однако дождался продолжения фразы.

– На каждой нашей встрече меня постоянно спрашивали все подряд, и синьор Джиритти, и Марко Кетто, о Хюррем Хасеки, – продолжал Ибрагим-паша вкрадчивым голосом. – Возлюбленная нашего падишаха не сходит с уст и в Европе, а мы ничего не знали. Даже папа Адриан выдумал Хюррем имя.

– Какое есть у безбожника право придумывать имя женщине повелителя мира? – рассердился Пири-паша.

Ибрагим продолжал вкрадчивым голосом:

– Паша совершенно прав. Это абсолютное бесстыдство. Ведь европейцы говорят, что Хюррем Ханым очень неуживчивая, а наш повелитель потакает ей во всем. А еще говорят, что стоит ей только прогневаться, как с ней не могут справиться даже воины великого падишаха. Папа сказал, что русскую девушку должны звать не Хюррем, а Роксолана, «роза с шипами». Так теперь ее называет весь христианский мир. Так что, если где-то услышите имя Роксолана, не пугайтесь.

– Как ответил великий визирь на такое невежество?

Ибрагим улыбнулся:

– Никак. А как можно ответить на невежество? К тому же наш повелитель действительно занят своей рабыней. Так занят, что делами государства занимаемся мы.

В тот день Пири Мехмед-паша удалился из Дивана глубоко расстроенный. «Эй-вах, – думал он, – судьба Османов сейчас находится в руках грека-девширме и христианской рабыни Хюррем – наложницы из Московии».

Хюррем ни разу не позволила себе заговорить с падишахом о Джиритти, хотя это имя вертелось у нее на языке. Она сумела заставить себя промолчать, хотя ее так и тянуло сказать: «Твой Садразам советуется о делах государства с нашими врагами». Вместо нее этот разговор внезапно начал сам Сулейман.

– Сегодня Ибрагим-паша рассказал интересную вещь. У него есть венецианский друг-неверный, купец, по имени Джиритти. Однажды Джиритти привел с собой венецианского посла, а тот рассказал Ибрагиму следующую новость. Оказывается, новому римскому папе не понравилось имя, которое мы тебе дали. И говорят, он сказал, что Хюррем лучше звать Роксоланой. И с того самого дня в Европе все тебя стали так и звать, Роксоланой».

Услышав имя Ибрагима, Хюррем с трудом подавила приступ гнева. Но нужный момент наступил. Хюррем игриво посмотрела Сулейману в лицо: «Какое мне дело до неверных! – пожала она плечами и добавила, как ни в чем ни бывало: – Разве с неверными можно о чем-то говорить и вести дела? А мне достаточно имени, которое дал мне великий султан».

Они нежно обнялись и под градом поцелуев Сулеймана Хюррем продолжала: «К тому же разве позволительно, чтобы Паша Хазретлери, который носит печать моего великого султана, обсуждал с вражескими посланниками гарем нашего повелителя?»

Тем вечером они вышли в розовый сад погулять при лунном свете. Султан Сулейман выглядел веселым, но Хюррем видела, что ее слова подействовали на него.

Погуляв какое-то время, падишах указал на ее растущий живот и спросил: «Как поживает моя принцесса?»

На этот раз Сулейман мечтал, чтобы Хюррем родила ему дочь.

– Я хочу, чтобы глаза у нее были такие же бездонные и голубые, как у тебя. Пусть тот, кто будет смотреть на нее, не сможет оторвать взгляд, пусть тонет в них, пусть обретает покой в их потаенной зелени. Пусть улыбка моей принцессы напоминает улыбку ее матери. И пусть от ее улыбки люди теряют голову и разбивают сердца.

От этих слов сердце Хюррем радостно забилось.

Она подумала про себя: «Ну что, любимчик Ибрагим, яд уже пролит и течет к своей цели. Правь себе на здоровье. Посмотрим, до чего тебя доведет яд Хюррем».

Той ночью она засыпала с мыслью: «Мне нужно еще немножечко яда. Яда, который попадет в кровь греческой свиньи».

Прошло время, и Хюррем родила султану Сулейману дочь.

Ее роды вновь всех подняли на ноги. Так как на этот раз падишах был во дворце, то в гареме поднялась большая паника. По приказу султана Сулеймана были призваны все дворцовые лекари. Главная повитуха со своими помощницами находилась в комнате Хюррем. Армия служанок сновала туда-сюда. Главный евнух Местан-ага выбился из сил. Местану-аге еще ни разу в жизни не приходилось столько бегать. В ту ночь не растянулся он на каменных дворцовых плитах лишь по милости Аллаха.