Джосайя тяжело вздыхает, не замечая моих метаний:

– Нужно было остановить ее раньше. Дошло до того, что однажды вечером, когда мы вдвоем с Джульеттой наводили порядок после собрания группы, она начала приставать ко мне. Я отказал. Она смутилась и убежала. Я думал, на этом все. Джульетта не приходила несколько недель, а когда пришла, вела себя как ни в чем не бывало. Извинилась, сказала, что ей очень стыдно, умоляла не думать о ней плохо. Я согласился.

Пытаюсь сосредоточиться на рассказе и одновременно наблюдаю за Джосайей, ища намеки на то, о чем он сейчас думает на самом деле. Ловлю его взгляд, вслушиваюсь в нотки его голоса – пытаюсь найти доказательства лжи.

Он явно волнуется, но это и понятно, учитывая тему разговора. Однако я не замечаю никаких признаков, что его рассказ заранее отрепетирован или выдуман.

– Честно говоря, я решил, что на этом все закончилось, – продолжает он. – Она перестала вызывающе одеваться, не пыталась остаться наедине, делать всякие намеки. Она… стала вести себя как обычный ребенок. – Его губы кривятся. – Я просто гребаный идиот.

Даже удивительно, с какой горечью он это произносит. В его голосе все время ощущается злоба. Интересно, прорывалась ли она когда-нибудь наружу, способен ли Джосайя на жестокость?

– Что случилось?

Он проводит рукой по лицу, словно собираясь с духом, и продолжает:

– Однажды вечером в пятницу Джульетта пришла ко мне домой вся в слезах. Она выглядела ужасно – волосы растрепались, лицо опухло от слез. Одежда в грязи, подол разорван… – Он делает паузу, как будто снова мысленно прокручивает эту сцену, и вздрагивает. – Я не мог не впустить ее, а что мне оставалось? Она сказала, что встретилась со своим бойфрендом, дошло до поцелуев. Он захотел большего. Она отказалась, он пытался ее заставить. Она отбилась, ударила его сумочкой. Он выхватил сумочку, Джульетта убежала. А когда оказалась далеко, поняла, что в сумочке остался телефон и она не может никому позвонить. Вспомнила, что рядом живу я, и пришла ко мне, потому что не знала, где еще укрыться.

Я сдвигаю брови, не зная, верить ли Джосайе. В деле Джульетты нет никаких сведений, что на нее когда-то нападали. Хотя неудивительно: часто жертвы насилия скрывают это из стыда или страха. Я сама очень хорошо знаю, как многое дети могут скрывать от родителей. Но трудно поверить, что она не рассказала лучшим подругам. А может, рассказала, а они сохранили ее тайну… Хотя должны были знать, что такая информация важна для расследования.

Или я знаю о Джульетте далеко не все, или Джосайя лжет. Или, скорее всего, и то и другое.

– Продолжайте, – прошу я его.

– Я предложил проводить ее в полицию, но она отказалась. Тогда я предложил отвезти ее домой и рассказать родителям. Она ответила, что они убьют ее, если узнают. Спросила, можно ли принять душ и одолжить чистую одежду, и я согласился. И еще попросила мой телефон – позвонить другу, чтобы он приехал и забрал ее. Я ничего не заподозрил и дал позвонить. Она приняла душ, переоделась в мою старую футболку и шорты, а потом за ней приехал друг. Тогда я видел ее в последний раз – больше на собрания нашей группы она не приходила.

Кое-что в его рассказе меня настораживает:

– Кто забрал ее?

Он хмурится:

– Что вы имеете в виду?

– Вы сказали, ее забрал друг. Мне интересно кто. Джульетте было четырнадцать. В Северной Каролине действует система градуированных водительских прав. Водить машину ночью можно только с шестнадцати с половиной лет. Значит, тот, кто забрал Джульетту, должен быть старше. Вот мне и интересно, кто же это.

Похоже, я застигла Джосайю врасплох, как будто раньше он никогда над этим не задумывался.

– Не знаю.

– Девочка приходит к вам после нападения, а вы позволяете ей сесть в машину неизвестно с кем? Даже не подумали проводить ее? Поговорить с водителем? Узнать его имя?

Джосайя открывает и закрывает рот и опускает взгляд.

– Хотите знать правду? – наконец спрашивает он.

Я поднимаю бровь:

– А до этого вы говорили неправду?

Он смотрит мне в глаза:

– Я был так рад, что она уберется… И поэтому не спросил, кто за ней приедет, и не пытался узнать. Не хотел знать. Как только она зашла ко мне домой, мне сразу стало не по себе. Я подумал, что ей здесь не место, и боялся, что кто-нибудь может увидеть ее. Боялся, что она попросит проводить ее домой – знал, что не смогу отказать. Но еще я понимал, что не стоит разгуливать с ней ночью, когда она в таком виде и в моей одежде, – это может плохо для меня кончиться. Поэтому, когда Джульетта сказала, что позвонила другу и ее ждут внизу, я не стал задавать вопросов.

Похоже, он и в самом деле боялся. Насколько я могу судить, Джосайя от природы подозрителен и склонен к паранойе. Может, он зря подозревал Джульетту, но это не означает, что он не верит в то, что говорит.

Я по-прежнему молчу, и Джосайя, похоже, злится.

– Послушайте, разве вы никогда не прислушивались к интуиции? Так было у меня с Джульеттой. Что-то подсказало, что от нее будут одни неприятности, и я прислушался. И, как оказалось, не зря.

Его слова насчет интуиции попадают в цель.

– А почему, что случилось?

Джосайя снова ерзает в кресле, не сразу решаясь продолжить:

– Через две недели меня вызвал отец Уокер. У него сидел шеф полиции. Они сказали, что одна из молодых прихожанок обвинила меня в сексуальном насилии, и есть доказательства. Фотографии, сделанные на мой телефон и отправленные Джульетте.

Вот так поворот! Все, что до этого рассказал Джосайя, было не таким уж важным. Всякие мелочи, которые можно списать на недопонимание или слишком живое воображение. Но теперь речь об обвинении в преступлении. И очень серьезном преступлении.

Я уже знаю ответ, но все равно спрашиваю:

– Что за фотографии?

– Очень неприличные фотографии Джульетты в моем душе.

Я киваю. Ему не нужно больше ничего говорить. Джи Би расследовала несколько дел, связанных с детской порнографией, и я рада, что меня к ним не привлекали. Но я точно знаю, что за это очень жестко наказывают, особенно если дело расследуют на федеральном уровне и если речь идет о распространении порнографии. Если б обвинения в адрес Джосайи подтвердились, ему грозил бы не один десяток лет тюрьмы.

– У них были эти фотографии? – спрашиваю я. Он кивает. – Вы их видели?

Джосайя ерзает, ему очень не по себе.

– Только