Ничего себе… Пока Джосайя не вызывает особого доверия. Однако преподобный Уокер был против того, чтобы я говорила с ним. И я хочу знать, почему.

– Что ж, – прошу я. – Просветите меня.

– А мне это зачем?

– Затем, что мальчика, который признался, зовут Тревор, и его бабушка наняла меня доказать его невиновность.

– Похоже, трудная задачка, если уже есть признание. – Паркер скрещивает руки на груди, прислонясь к дверному косяку. – Вы уверены, что это не он?

Не знаю, какого ответа он ждет, или это что-то вроде проверки, но я говорю правду:

– Я уверена, что нужно сохранять объективность до получения всех доказательств.

Он долго разглядывает меня:

– Ладно, я поговорю с вами. Но только не для протокола. Серьезно, не хочу, чтобы мое имя где-то всплыло. Эта девчонка и так уже испортила мне жизнь, и мне не нужны новые неприятности.

Я снова удивлена его враждебностью к Джульетте, особенно после новости о ее гибели. Большинство проявляют хоть какое-то уважение к мертвым, но не Джосайя. Правда, он не считает ее мертвой. Хотя трудно поверить, что пятнадцатилетняя девочка могла инсценировать собственное убийство, и никакие факты, которые я о ней знаю, не указывают на такую возможность.

Он указывает на пару кресел во дворе.

– Вы не против поговорить здесь? Без обид, но я не люблю незнакомцев в своем доме.

И я снова поражаюсь, насколько мы с Джосайей похожи: оба не доверяем людям. Мне тоже не нравится мысль оказаться взаперти в доме незнакомого человека, поэтому я соглашаюсь:

– Подойдет.

Джосайя ждет, пока я сяду первой, прежде чем последовать моему примеру. Кресла достаточно далеко друг от друга, и я уверена: если он вздумает напасть, я успею достать пистолет и защитить себя. Поэтому слегка расслабляюсь, но все равно начеку.

– Итак, расскажите про Джульетту, – прошу я, как только Джосайя устраивается в кресле.

Он вздыхает и откидывается на кресельную спинку.

– Господи, с чего же начать? – На секунду задумывается и продолжает: – Я вырос на Среднем Западе, в Айове. Переехал в Гардению после колледжа. Я никого там не знал, но в Объединенной методистской церкви была вакансия, а я как раз искал работу, параллельно подав заявление в семинарию. Мне хотелось стать пастором, работающим с молодежью… – Он мрачно качает головой.

Я уже знаю, что он работал в церкви, но все равно удивляюсь его намерению поступить в семинарию и стать пастором. В нем столько злости и обиды… Трудно представить, как он проповедует любовь и смирение.

– Джульетта была в моей группе. Она особо не выделялась. Сначала приходила изредка, потом чаще и стала постоянным членом группы. Но постепенно – так, что я и сам не заметил, – все поменялось. Она стала… – Джосайя делает паузу, подыскивая подходящее слово. – Проявлять интерес.

Любопытная формулировка.

– В каком смысле?

Джосайя ерзает в кресле. Ему явно не по себе.

– Она приходила пораньше, чтобы помочь мне. После собраний надолго задерживалась, помогала прибраться. Расспрашивала обо мне и моей жизни. Это трудно объяснить, потому что ничего особенного не происходило. Но все… накапливалось. Джульетта начала одеваться более… откровенно. В коротенькие обтягивающие маечки, под которыми явно не было лифчика. Она специально наклонялась поближе или прикасалась ко мне. Как я уже сказал, стала проявлять интерес.

Интересно, сколько здесь правды, а сколько воображения? Джосайя мог неверно истолковать ее намерения, если сам хотел верить, что Джульетта интересуется им. Не в первый раз мужчина, который старше девушки, видит сексуальный подтекст даже в невинном поведении.

– Сколько ей тогда исполнилось?

– Четырнадцать, когда все началось.

У меня такое выражение лица, что Джосайя вздыхает. Он не оправдывается – скорее выглядит усталым.

– Послушайте, я знаю, что вы подумали: что я извращенец. И видел то, что хотел увидеть. А Джульетта была просто невинной девочкой, и это я склонял ее к сексу. Да?

Он прав. Конечно, некоторые четырнадцатилетние развиты не по годам, но все равно почти дети. Неспроста правосудие относится к подросткам не так, как к взрослым: их мозг не вполне сформирован.

– Трудно поверить, чтобы четырнадцатилетняя девочка до конца понимала, что делает.

Я уверена, что такой ответ ему не понравится, но Джосайя соглашается:

– Я тоже так думал. До того, как встретил Джульетту. Она прекрасно понимала, что делает.

Он говорит о ней как о каком-то коварном монстре. В это трудно поверить, учитывая все, что я узнала о ней за последние дни. Нет даже намека, что она была кем-то еще, кроме прилежной ученицы, преданной подруги и любящей дочери. Даже в ее школьных записях нет ничего особенного – ни отстранения от уроков, ни дисциплинарных взысканий за плохое поведение.

– И что произошло?

Он смотрит куда-то вдаль.

– Я ошибся.

По моему опыту, большинство людей не любят признавать свои промахи, и тогда я начинаю искать более надежный источник. Но насчет Джосайи я еще не определилась.

– Как?

– Я позволил себе… быть польщенным ее вниманием.

Я пытаюсь сохранить нейтральное выражение лица, но не уверена, что получается. Мысль о том, что можно серьезно польститься вниманием четырнадцатилетнего подростка, выбивает из колеи. Четырнадцать – это еще ребенок. Невинный ребенок.

Я думаю о Конноре – он всего на год старше, а уже столько пережил. Побольше многих взрослых. У него на глазах арестовали мать, а отца приговорили к смертной казни. Его похищали, его преследовали, в него стреляли. Он видел смерть. Но Коннор не такой, как большинство ровесников. В свои пятнадцать он очень взрослый по сравнению с ними. Пока Джульетта беззаботно жила в маленьком южном городке, Коннору пришлось быстро повзрослеть.

Хотя, возможно, дело не только в этом. Мне проще думать о Джульетте как о наивном ребенке, а вот к Коннору, столько пережившему, я относилась как к взрослому.

Я бросила его наедине с самим собой после стрельбы в школе. Думала, что это правильно – дать ему возможность разобраться самому, – но, кажется, ошиблась. Взять хотя бы меня: как тяжело я пережила Сала-Пойнт, а ведь я взрослый человек. Можно ли ждать многого от подростка?

Я качаю головой, не зная, чему верить. Раньше я полагалась на интуицию и чутье, которые подсказывали, чего хочет от меня Коннор. Теперь оказалось, что и то и другое ненадежно. Я чувствую себя потерянной, брошенной на произвол судьбы.

«Сейчас не до сомнений», – говорю я себе. У меня расследование. Я обещала бабушке Тревора сделать все возможное, и то, что я отвлекаюсь на свои страхи, делу не поможет. К тому же страхи никуда не денутся, когда я закончу с Джосайей. Тогда и